Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников
Шрифт:
– Ошибка с моей стороны была та, что я сказал, что этот аппарат для пьяного охотника. Аппарат этот самому трезвому охотнику гарантирует безопасность, ежели медведь обхватит охотника. Ведь может же такой случай быть? Такие случаи очень часто бывают. А аппарат мой вот из чего состоит. Это большой железный ящик в рост и толщину человека. Ящик окрашен под цвет березовой коры. Сверху ящика крышка на шалнерах. Ожидая медведя, вы влезаете в ящик и стоите в нем с заряженным ружьем. Поняли?
– Пей!
– Ну, вот и отлично, что поняли. Медведь показывается, он перед вами. Вы стреляете в него и только раните его.
– Зачем же только
– Ах, боже мой! Да ведь может же промах случиться! Раненый медведь идет на вас. Вы мгновенно садитесь на скамеечку, находящуюся в ящике, и, как только сели, крышка ящика автоматически захлопывается у вас над головой. Перед медведем уж не охотник, а большой березовый пень, в котором находится этот охотник. Медведь понюхает этот пень и отойдет от него прочь, а вы тем временем будете стрелять в медведя из револьвера, потому что в ящике есть маленькие отверстия. Вы видите из них медведя и стреляете в него, стреляете шесть раз, ежели вам угодно.
– Ха-ха-ха! – разразился хохотом Петр Михайлыч и схватился за бока.
– Чего вы смеетесь? Стало быть, не поняли устройство аппарата? – обидчиво спросил доктор.
Петр Михайлыч продолжал хохотать.
– Понюхает и прочь пойдет? Ай да немец!
– Позвольте… Но допустим, что он и не понюхает, а обхватит пень или ящик, в котором вы сидите, повалит его и будет ломать – пускай ломает, ибо вы все-таки гарантированы и он вам даже царапины не сделает. Ящик кованого железа, и сломать его медведю никак невозможно. Да-с… Он его ломает, а вы в него из ящика стреляете из револьвера. И вы спасены. Поняли?
– Ха-ха-ха! – раскатывался смехом Петр Михайлыч.
Доктор вскочил с места, весь красный, и заговорил:
– Но ведь это же свинство – хохотать на то, чего вы не понимаете! Я показывал его самым компетентнейшим охотникам, и все нашли его полезным. Ящик мне стоит более двухсот рублей. Это, по-моему, вклад в охотничье дело.
– Вклад, вклад, Карл Богданыч. Осенью же пойдем на медведя с ящиком, – заливался смехом Петр Михайлыч.
Доктор сжал кулаки.
– С пьяным человеком не стоит разговаривать! – пробормотал он сквозь зубы, схватил свой саквояж со стола и, не допив пива, стал уходить с огорода, крикнув егерю: – Амфилотей! Проводи меня! Я ухожу на охоту!
– Эй! Ящик! Аппарат! Вернись! – крикнул ему вслед Петр Михайлыч и захохотал еще громче.
Был час четвертый второго дня, а Петр Михайлыч все еще не собрался на охоту, да и не мог он собраться – ноги окончательно отказались ему служить, до того много было выпито всякой хмельной дряни. Да и не одни ноги. Самое туловище требовало подпоры, и, не будь врытого на огороде в землю стола, он давно бы свалился со скамейки, на которой сидел. Движения его ограничивались только размахиванием руками, которыми он ловил увертывающихся от него крестьянских девушек, все еще находившихся при бражничанье и время от времени певших песни. Число девушек усилилось уже до пяти. Эти вновь пришедшие девушки явились с корзинками грибов, которые Петр Михайлыч и купил у них. Около него стояли три объемистые корзины с грибами. Пришла баба с черникой – Петр Михайлыч и чернику купил у нее и присоединил корзину к грибам, а бабу оставил при себе бражничать. Тут же стояла и корзина, переполненная раками, которую принесли деревенские мальчишки и продали ему. Кроме Степана с Петром Михайлычем бражничал и еще мужик Антон, тщедушный, хромой и одноглазый. Он явился с форелью, продал ее Петру Михайлычу, и форель эта висела тут же на вишне на мочалке, продетой сквозь жабры. Пиво лилось рекой. Егерь Амфилотей, карауливший Петра Михайлыча, несколько раз предлагал ему отдохнуть, принес даже ковер и подушку, положив их на траву под вишню, но тот упорно отказывался от отдыха.
– Ежели вам, ваша милость, теперь часика на два прикурнуть и освежиться, то мы часу в шестом все бы успели еще на выводков съездить, – говорил он.
– Плевать. Успеется… – отмахивался Петр Михайлыч.
Егерь пробовал гнать всех мужиков и бабу, но те не шли. Не уходили и девушки, требуя от Петра Михайлыча расчета за песни, но тот не давал и кричал:
– Пойте! Пойте веселую! Расчет к вечеру! Да что ж вы так-то? Танцуйте кадриль, пляшите.
– Да ведь плясать-то, Петр Михайлыч, надо под гармонию, а гармониста нет, – отвечала Аришка. – Вот ежели бы Калистрата нам позвать. Уж он куда лих на гармонии!..
– А где Калистрат? Кто это такой Калистрат? – спрашивал Петр Михайлыч.
– Он кузнец, он теперь в кузнице.
– Стакан! Волоки сюда Калистрата!
– Дементья надо, а не Калистрата. Калистрат теперь на работе. Он даве мне переднюю ногу у коня подковывал, а теперь тарантас доктору чинит.
– Ну, вот… Поди, уж починил давно. Что нам Дементий?.. Дементий только пискает на гармонии, а Калистрат – настоящий игрец, – стояла на своем Аришка.
– Не пойдет, говорю тебе, Калистрат от работы.
– Полно врать-то тебе! Посулить ему за полдня рабочего сорок копеек, так в лучшем виде пойдет.
– Калистрата сюда с музыкой! Живо! – стучал Петр Михайлыч кулаком по столу. – Стакан! Что такая моя оккупация?
Мужик Степан побежал за Калистратом и через четверть часа вернулся с ним. Калистрат – молодой парень с серебряной серьгой в ухе – как был на работе в закопченной рубахе и опорках на босую ногу, так и явился на пир с гармонией. Он заиграл какую-то песню, девушки заплясали перед столом французскую кадриль, состоящую, впрочем, только из первой фигуры, повторили эту фигуру раза четыре, но тут Петр Михайлыч, сначала подпевавший под музыку, стал клевать носом и наконец, сидя у стола, заснул, положив на него руки, а на них голову. Девушки, услыша храп, стали будить Петра Михайлыча, он не просыпался.
– Петр Михайлыч! Что ж вы? Проснитесь! – трясла его за рукав Аришка.
Петр Михайлыч не откликался и был недвижим.
– Довольно, что ли, Петр Михайлыч, петь и танцевать? Ежели довольно, то пожалуйте нам расчет, и тогда мы по домам пойдем.
– Прочь! Чего вы его будите? Дайте покой! Видите, человек измаялся. Не пропадут ваши деньги. После за ними придете, – вступился за него егерь.
– Да он забудет потом об нас, и пропадет у нас все пропадом. Петр Михайлыч! Ваше степенство!
– Не вороши, тебе говорят! Никогда он не забудет, а забудет, так я напомню. Сколько тут вас? Пять душ?
– Да он, голубчик Амфилотей Степаныч, тверезый-то по двугривенному нас рассчитает, а от пьяного мы от него по полтине можем взять. Пьяный он щедрее.
– Не таковский он человек. Человек он обстоятельный, купец надежный, а не шишгал какая-нибудь, у него два дома в Питере. Что скажу, то и даст.
– Так ты, голубчик, похлопочи, чтобы по полтине… Вот нас пятеро, так чтобы два с полтиной. Двугривенничек мы тебе от себя за труды дадим, – упрашивали девушки.