Воскресший, или Полтора года в аду
Шрифт:
Уродливая тварь исчезла. А мой хранитель вновь оглядел меня безглазым взглядом, будто завораживая, прорычал:
— Пойдем!
Мы шли долго пока не добрались до подножия исполинской каменной лестницы. Кто ее мог соорудить в аду? Я ничего не мог понять.
— У нас тут хватает рабочих рук, — будто угадывая мои мысли, пояснил дьявол, — все ваши бездельники и дармоеды, даже если они не совершили ничего более тяжкого кроме своего безделия, попадают к нам. Ты видел, как строят адские пирамиды?!
— Нет, — ответил я смущенно.
— Ну так погляди!
Я обернулся на шум… Я мог поклясться, что секунду назад за моей спиной ничего
— Им нести его тысячу верст. Там возводят новую пирамиду Вельзевула! — сказал дьявол-хранитель. — Но самое интересное начнется, когда им придется этот камешек затаскивать по почти отвесному склону пирамиды на трехкилометровую высоту… хочешь увидеть это?
— Да, — машинально ответил я.
И увидел.
Дьявольская пирамида была исполинских размеров. Сотни тысяч изможденных скелетов, еле обтянутых кожей, упираясь, цепляясь пальцами за скользкий камень, срываясь и заходясь в лютой трясовице, волокли наверх свои камни-блоки. А оттуда ручьями текла на них лава, раскаленная смола, летели обломки камней. Это надо было видеть! Многие срывались вниз — их давило камнями, расплющивало, расчленяло, раздробляло, они катились вниз… но восстанавливались в жутких мучениях и без отдыха, без передышки лезли наверх. Весь склон пирамиды был усеян мучениками.
Слезы навернулись на глаза мои. Зрелище было не для слабонервных, уж лучше б несчастных огнем жгли.
— Не жалей их, — вдруг заботливо произнес дьявол-хранитель, — не стоят они того.
— Вы просто сволочи! — озверел я. — Чего хренового сделали эти люди?!
— Они ничего не сделали. В этом их грех.
— Не вам, гадам, вершить справедливость!
Мучитель мой нисколько не обиделся. Они там, похоже, вообще не умею обижаться.
— Нам дела нет до справедливости, ублюдок, — прохрипел он, — понял или нет?! Это ваши борзописцы земные, наши клиенты, все сочиняют сказочки про сатану, который является на Землю и вершит справедливость, наказывает зло и порок. Бредятина!
Я удивился, осклабился до ушей.
— Ты что, гад, читал «Мастера и Маргариту», что ли?! Откуда ты знаешь про это?
— Мне не надо ничего читать, ублюдок. Все знания нисходят на меня сами собой, понял? — Он уставился на меня и оскалил огромные кривые клыки. — Сатана — сам вершитель зла! Он сеет зло и порок! И он не занимается благотворительностью, он не воспитатель и наставник. А преисподняя, как вы ее называете, не детский сад! Здесь никто никого не перевоспитывает, никто никого ни за что не наказывает. Здесь все просто — зло сталкивается с еще большим злом. И порождает зло огромное, непомерное, исполинское. Вот и все! И брось эти выдумки о воздаянии грешникам и вершении справедливости. Преисподняя — это гигантское внепространственное поле, улавливающее любое зло, пребывающее вне ее самой и засасывающее зло в себя. Ибо зло — это не просто наш способ существования. Это наш воздух, наша вода, наша среда, в которой мы только и можем существовать. Понял, ублюдок?!
— Значит,
Я расхохотался ему в рожу. Плюнул себе под ноги, растер голой, мозолистой ступней. Я старался не смотреть на несчастных рабов, что тянули свои камни наверх. И теперь я понял, почему их мучения показались мне более страшными, чем мучения горящих в огне. Живые скелеты, обтянутые желтой кожей, были до того напряжены, до того были натянуты в них каждая жила, каждый нерв, что само адское напряжение исходило от них, умножаясь по их числу — в тысячи, в миллионы раз. Я отвернулся от них. Черт с ними! Зато на Земле отдыхали, пускай попарятся!
— Вот сейчас ты правильно рассуждаешь, — мягко просипел дьявол-хранитель. И тут же вернулся к прерванному: — Нету никаких судов! Просто преисподняя притягивает к себе зло, как магнит притягивает железо. Добродетели для преисподней, что для магнита кость или деревяшка, понял ублюдок! Ад не вбирает в себя кости и деревяшка. Ад никому не мстит. Сеющий зло попадает в ту среду, которую он порождает сам, но в многократно усиленную. И все! Забудь про воздаяния! Если бы кто-то пытался воспитывать людишек, он еще на Земле за каждое прегрешение сразу бы терзал их так, что неповадно было бы грешить. Нет! Гляди.!
Он ткнул когтистым пальцем во мрак.
И я увидел, как три десятка изможденных скелетов бегом волокут каменную волокушу. Они были впряжены в эти неподъемные санки колючей проволокой. Каждый шаг доставлял им зверские мучения.
Они выли, орали, обливались кровью, но бежали вперед, потому что на волокуше сидело сторукое чудище и секло несчастных ста кнутами, свитыми из той же колючей проволоки. Чудище работало на совесть и при этом скалилось, пучило огромные зеленые глазища, облизывалось желтым бугристым языком.
И никаких попыток к бегству. Хей-хо!
— Эти затащили свои камушки, — пояснил дьявол-хранитель, — теперь в обратную дорогу. Вот в таком духе всю тыщу верст проскачут. А там и отдых — камень на плечи и пешочком обратно, к пирамиде Вельзевула. Да ты не переживай, ублюдок, работы им надолго хватит — одну построят, за другую возьмутся. А нам надо вверх!
Он повернул свою жуткую рожу к подножию лестницы и сделал первый шаг.
Я пошел за ним.
Поднимались медленно — каждая ступенька превращалась в дюжину ступеней, стоило только поставить на нее ногу. Так можно было подниматься, покуда сил хватит, а значит, вечно — в аду на все мучения хватало сил. Ступени скрипели, хрустели под ногами, хотя на вид они были из твердейшего серого гранита.
— Нет, — сказал дьявол, — не гранит, это спрессованные трупы людишек. Они все чувствуют, все ощущают и видят.
— Кто?
— Трупы.
— Они же мертвы!
— Так же мертвы, как и ты, подонок!
Этого не могло быть.
На одну только такую лестницу пошло бы столько тел, сколько людей не жило за всю историю на Земле. Дьявол меня обманывал, Я никому и ничему не верил еще с земных времен, с зоны, где был один закон: «не бойся, не доверяй, не проси»! Верить нельзя никому…
— Это правда, подонок! Ты сам знаешь, что у нас умеют делать столько абсолютных двойников, сколько потребуется. Один грешник может терпеть адские муки сразу в трех, тридцати и в трехстах своих двойниках — и он будет ощущать больше каждого по отдельности в тот же миг своего трупного бытия! Понял?!