Восьмая могила во тьме
Шрифт:
Эх, великолепнейший «Рубеж»!
Рот мигом наполнился слюной, но я продолжала внимательно следить за поляной. Перебралась через поваленный ствол и ловко прошла по неровной земле, не поднимая головы и размеренно дыша. Фиг его знает зачем. Чувствовала я себя снайпером в морской пехоте. С той лишь разницей, что была на сносях. Если бы не это и абсолютнейшее неумение метко стрелять, я воплощала в себе все, что присуще первоклассному снайперу. Хитрость. Ловкость. Изящество. Терпение пантеры на охоте. Господи, почему я не смоталась на дорожку в туалет?
Краем глаза я заметила лицо. Это была мертвая монахиня.
Носик у девушки был маленький и вздернутый. Лицо – ласковое и по-юному нежное. Волосы скрывались под покровом, но даже присущая призракам серость не помешала мне рассмотреть светло-каштановые брови и каре-зеленые глаза. Мы обе смотрели на Рейеса и Ангела, которые разговаривали о чем-то на поляне.
В голову пришла идея, и я наконец повернулась к монахине:
– Может, подслушаешь их разговор прямо с поляны?
Взглянув на меня, она покачала головой. Накатило разочарование.
– А по губам читать умеешь?
Она опять молча ответила нет, но на этот раз едва не улыбнулась. Ладненько, в эту игру можно и вдвоем поиграть.
– Тогда, может, промчишься мимо, стянешь с них штаны и убежишь?
Монахиня тихо рассмеялась и отошла на пару метров. Я решила бросить карьеру снайпера и узнать, куда сестра Беатрис отведет меня сегодня.
– Ну ладно. Только учти: тебе придется меня подождать. Я серьезно.
Она то появлялась, то исчезала, а я шла за ней по заросшей тропинке, если тут, конечно, вообще когда-нибудь была тропинка. Мы уходили все глубже и глубже в лес, но еще не добрались до веревки, обозначавшей границу. И все же с каждым шагом рычание псов слышалось все отчетливее.
– Беатрис! – крикнула я, когда опять ее потеряла и становилась отдышаться, но она тут же появилась в шаге от меня. Сердце ушло в пятки. Я прижала руку к груди и сделала несколько глубоких вдохов. – Ну все, сестра. Что ты пытаешься мне показать?
Она указала куда-то пальцем. Я посмотрела в ту сторону и поняла, что стою на каких-то досках. Присела и разгребла листья и грязь. Без фонарика трудно было сказать наверняка, но под досками вполне мог оказаться колодец.
– Что там, солнышко?
Нервно заламывая руки, монахиня посмотрела на свои туфли.
– Внизу ты? – спросила я. Может быть, священник ее убил, а потом сбросил тело в колодец.
Не глядя на меня, Беатрис покачала головой. И тут до меня дошло.
– Там он, да? – Я села на пятки. – Там священник?
Сгорая от стыда, она закрыла глаза. Должна признать, такого я не ожидала. Неужели она его убила? Или, может быть, он на нее напал, а она просто защищалась? На самом деле могло произойти что угодно.
– Расскажешь мне, что случилось?
Она шагнула ближе и протянула руку. Я сжала ее ладонь, еще не зная, что она задумала, но вдруг монахиня кивнула и закрыла глаза. Она давала мне разрешение покопаться в ее воспоминаниях.
Одним рывком меня перенесло в безлунную ночь. Шел холодный дождь. Я видела все глазами Беатрис. Сжимаясь от страха, она куда-то бежала. Куда-то вверх, так быстро, как только могла, то и дело поскальзываясь в грязи. Вдруг кто-то схватил ее за руку. Значит,
От страха меня буквально парализовало. Сердце Беатрис стучало так сильно, что было больно. Он хотел ее убить. Хотел убить их обеих. Он не знал, кто из них написал епископу жалобу с обвинениями в приставании. Он сказал, что был пьян. Что не помнит ничего такого и тем более не помнит, с какой из девушек это произошло. Но он не собирался терять карьеру и ставить крест на собственной жизни из-за какой-то там шлюхи. А поскольку не знал, о какой из послушниц речь, собирался убить их обеих. Они видели это по его глазам, когда он попросил их помочь во дворе. Но они пошли с ним, думая, что, раз они вместе, им нечего бояться. И ошиблись.
Он ударил подругу Беатрис молотком по виску, и они обе бросились в самую гущу ночи. Держась за руки, они нашли, где могли спрятаться, но он не планировал так просто сдаваться и продолжал их искать. Казалось, прошло несколько долгих часов, и все-таки он их нашел.
Велев Беатрис жестами бежать, вторая послушница бросилась на священника. Но Беатрис не могла убежать, не могла бросить подругу в беде и напала на мужчину, который уже душил подругу, сзади. Била его кулаками по голове, пыталась выцарапать глаза, но он ударил ее локтем в лицо. От удара она упала прямо на дерево и на несколько драгоценных секунд потеряла сознание. А когда пришла в себя, подруга неподвижно лежала на земле с посиневшим лицом.
Священник сильнее сжал пальцы и тряхнул послушницу, изо всех сил выдавливая из нее последние капли жизни, а потом двинулся к Беатрис. Но той уже было все равно. Огромными глазами она смотрела на подругу и не могла осознать, что ее больше нет. Внезапно снова ощутив интерес к Беатрис, священник приближался медленно. Он сделает с ней то, что хотел, перед тем как убить. Или после. Так или иначе, он победит.
Все в Беатрис зашлось криком в знак протеста. Она вытащила нож, который взяла в кухне в ту ужасную ночь и теперь повсюду носила с собой, чтобы иметь хоть какую-то защиту. Она хотела всадить этот нож в священника, но вдруг передумала, решив сделать целью его часть. Ребенка, которого он оставил внутри нее. Священник остановился и во все глаза смотрел, как Беатрис, взяв нож обеими руками, всадила его себе в живот.
Несколько секунд священник удивленно моргал, а потом пожал плечами. Она все сделала сама. Когда от невыносимой боли она упала на колени, он подошел ко второй девушке и потащил выше по горе. Беатрис беспомощно смотрела, как мужчина открывает деревянную крышку и сбрасывает подругу в колодец. Он повернулся, чтобы спуститься к Беатрис, но от дождя земля стала мокрой и скользкой. Священник поскользнулся и все же сумел удержать равновесие. А потом поскользнулся снова и упал прямо в колодец.
Сначала он тихо стонал, но скоро стал кричать, звать Беатрис на помощь. Истекая кровью, она поползла по горе и плотно закрыла колодец крышкой. Крики стихли, но все еще были слышны. Целый час Беатрис таскала ветки, грязь и траву, чтобы скрыть деревянные доски. Чтобы никто не услышал ни единого звука.