Восьмая тайна моря
Шрифт:
Таня была в простеньком ситцевом халате и туфляхшлепанцах, теплая, уютная, домашняя. Пожалуй, он мог бы полюбить ее. А она? И опять смутное недовольство собой на секунду охватило его.
Таня включила радио. Послышалась музыка. Приглушенные скрипки и пиччикато на арфе. Пел бархатный мужской голос:
Я люблю тебя, жизнь,И надеюсь, что это взаимно…Таня легко скользила по комнате и тихо подпевала. Песня звучала необычно жизнерадостно здесь,
Холостов смотрел в потолок. Свет люстры мерцал в его глазах. Обычная ирония вернулась к нему.
— Что значит любить жизнь? — спросил он. — Вы любите свою жизнь, объясните?
Таня пожала плечами:
— А зачем объяснять, если вы не понимаете такой простой вещи.
— Только в глазах посредственности, Таня, — засмеялся Холостов.
— Благодарю за комплимент. Я за такую посредственность, сказала Таня. — Что занесло вас на наш остров?
— Хотя бы желание повидаться с вами. Вы разве не рады меня видеть?
Она молча села за стол.
— Я случайно сегодня в вашем доме, — и Холостов рассказал ей о гибели траулера.
— Когда же кончится разбой? — воскликнула она. — И что это было? В кого или во что вы стреляли?
— Понятия не имею, — Холостов развел руками. — Но стоит ли из-за этого волноваться?
— Я удивляюсь вам. Вы же могли погибнуть.
— Я не намерен жить вечно, — усмехнулся Холостов. — Люди забывают о быстротечности жизни, они прячут головы, как страусы, делая вид, будто обладают секретом бессмертия. Какое заблуждение! Надо уметь ценить каждое мгновение.
Он встал, подошел к ней. Таня увидела в зеркале лицо Холостова и руки, которые он положил ей на плечи.
— Одна моя подружка ответила бы так; если жизнь — мгновение, зачем же философская база под свинство? — усмехнулась она.
Он обошел кресло:
— Вы мне нужны, Таня.
— А вы мне — нет.
— Это неважно. Главное… — он обнял ее.
— Уберите руки, — она сказала это с таким убийственным равнодушием, что он невольно отпрянул назад, испытывая почти физическое чувство неловкости.
— Сядьте, Александр Федорович, и давайте закончим наш мужской разговор.
— Странная вы девушка, — сказал он, набивая трубку. Скоро два года, как мы знакомы… И чем вы околдовали меня не знаю. Другие по сравнению с вами для меня теперь то же самое, что лубочные открытки по сравнению с «Девушкой, держащей солнце», — Холостов кивнул на стену, где висела одна из работ художницы Сенатовой.
Таня повернула голову. Океан. На берегу силуэт девушки в купальнике. В вытянутых руках — солнце. Фигура девушки едва намечена несколькими уверенными, удивительно гибкими линиями.
— Человек, достающий солнце. В картине каждый может увидеть свою мечту, — сказал Холостов. — Впечатление такое, будто картина не завершена. В этом, очевидно, ее обаяние.
Таня налила стакан чаю.
— Видимо, никогда не следует делать последний мазок на картине, иначе не будет простора для фантазии. Человек должен всегда оставаться пленником своей мечты.
— Она у вас есть?
Вошел
— О своей мечте я расскажу вам, когда вы станете моей, сказал он, стоя в дверях. У него был странно напряженный взгляд. Таня отвернулась. — Вы меня поняли?
Холостов ушел. Таня продолжала сидеть на месте. Она эябко поежилась, почему-то вспомнила разговор с Парыгиным и вздохнула.
В прихожей Таня сняла с вешалки плащ и накинула на плечи. В сочетании с домашним халатом плащ выглядел явно необычно. Однако ей не хотелось переодеваться. Она вышла из дома…
Глава шестая В ПОРТУ, ПОТОМ НА ПЛЯЖЕ
— Вернулся, значит? Прямо с поезда? Так, — сказал Василий Иванович. — Как самочувствие?
— Скучал по крану, — чистосердечно признался Щербаков.
Василий Иванович пристально посмотрел на него.
— Так, — опять повторил он свое любимое слово. — Между прочим, твое предложение пробило брешь. Пошли.
Еще в начале навигации в порту начались острые разговоры об увеличении цикличности использования кранов. Щербаков на одном из производственных совещаний высказал мысль — обрабатывать два трюма одним краном. Идея была подхвачена. Горячим ее поборником выступил Василий Иванович. Но где-то в верхних инстанциях идея затерялась. Щербакову объяснили, что в разгар навигации изменения в технологии погрузочных работ приведут к простоям оборудования. Возражение было резонное. Но Щербаков не отказался от своей идеи. Скоро представился случай осуществить ее на практике.
Шла разгрузка теплохода с зерном. Вдруг неожиданно вышел из строя соседний кран. Грузчики нехотя стали расходиться. Щербаков предложил им оставаться на местах. Он передвинул кран, установил его между двух бункеров, чтобы обрабатывать оба трюма, и высыпал по грейферу сначала в один, а затем в другой бункер. Из его затеи ничего не вышло: зерно быстро пересыпалось из бункера в вагон, грузчики простаивали в обоих вагонах, показывая Щербакову увесистые, как кувалды, кулаки.
Вспомнив свою неудачу, Щербаков вздохнул. Нет, два трюма — не один трюм. Это ясно и ребенку. Напарник Щербакова, узнав о неудаче, сказал: лучше таскать по мешку, чем по два, не надорвешься. Напарник подростком работал на хозяина. Для того времени подобный взгляд понятен. Но почему он сейчас так косо смотрит на попытки Щербакова работать по-новому? Ведь не на хозяина они работают, черт возьми, а на себя!
Самое обидное было то, что его высмеяла и Аня. «Зачем ты взялся за это дело, — говорила она. — Есть начальники, пусть они и беспокоятся о погрузо-разгрузке. Тебе-то что?»
Как могла Аня говорить подобное? Она же выросла в наше время, когда человек с молоком матери впитывает в себя и чувство хозяина жизни, и пьянящий аромат труда. Как же можно пройти мимо красоты жизни?
— Что замолчал? — спросил Василий Иванович.
— Мысли разные…
— О ней?
— И о ней.
— Так. Значит, нелегко рубить?..