Восьмое Небо

Соловьев Константин Сергеевич

Алая Шельма смотрела на него то ли с недоверчивостью, то ли с жалостью – линзы уже не разбирали детали.

– Так ты – порождение магии «Аргеста»?

– Да, Ринриетта. Как выразилась бы ведьма, побочный продукт. Излучение проклятого сокровища проникло на все палубы «Воблы», превратив ее в живой парадокс, а меня… в ее невольного пассажира.

– Но ты же… Ты же старый небоход! Ты знал в совершенстве все ветра и течения! Каждую чертову веревку на корабле! Сигналы гелиографа!

Дядюшка Крунч усмехнулся.

– Пиратский Кодекс – вот первая книга, которая попала мне

в руки. Но за три недели, пока «Вобла» шла к Аретьюзе, я осилил много других – пиратские романы, до которых твой дед был охоч, старые лоции, газетные подшивки, энциклопедии… Хорошая память здорово облегчает работу, а мои шестерни в те дни еще не были покрыты ржавчиной.

– Но ты знал не только о ветрах и кораблях! Ты знал все старые словечки, все пиратские ругательства, все старые сказки… Разве не ты отчитывал меня, когда я выражалась не по-пиратски?

Дядюшка Крунч подумал о том, что отдал бы половину отпущенного ему времени за возможность улыбнуться. Так, как это делают люди.

– По большей части и это я тоже выдумал. Кое-что подчерпнул из бортжурнала или старых записей, кое-что изменил, кое-что дополнил… И вышло недурно. Мне не хотелось, чтоб ты ударила лицом в грязь перед другими капитанами.

– Поэтому ты обманывал меня.

– Поэтому я хотел сделать из тебя настоящего пиратского капитана. Отчасти мне это даже удалось.

– Значит, на самом деле ты не знал его, - тихо произнесла она.

– Сложно сказать, Ринриетта. Я знал, что он терпеть не может восточный ветер, считая, что он приносит простуду. Он не любил слишком крепкий чай, от него у старика ныла селезенка. Если он удил пескарей, то только с левого борта, поскольку был немного суеверен. Он любил книги про пиратов, даже детские, и с удовольствием их читал после ужина, лежа в своей койке и закутавшись с бородой в одеяло. Он…

– Хватит, - она резко подняла руку, заставляя его замолчать, - Это значит, что и ты предал меня. Все эти годы ты заставил меня уважать человека, которого не существовало на свете, который жил лишь в твоем воображении! Которого ты создал из ничего!

– Я создал не только его. Отчасти я создал и себя, - в глотке что-то проскрежетало, норовя перемолоть слова, но Дядюшка Крунч заставил себя говорить четко, - Мне надо было служить примером для юного капитана, который ничего не знает о небе. Поэтому я стал таким, каким ты меня знала. Ворчливым старикашкой, помешанным на пиратских традициях, со скверным характером, но добродушным внутри. В приключенческих книгах твоего деда это был популярный типаж. Эту роль я исполнял семь лет – и исполнял не без удовольствия. Привык, как корабль привыкает к собственным мачтам…

Алая Шельма смахнула дождевую влагу с алеющего царапинами лица. Дядюшка Крунч увидел вопрос еще до того, как он сорвался с ее губ – увидел в выражении глаз, в напряженных плечах, в сорванном дыхании.

– Во имя Розы, почему? К чему все это?

– Я хотел, чтоб ты нашла клад, - просто ответил он, наслаждаясь возможностью не видеть ничего кроме ее лица, - А ты не стала бы этого делать, если б не верила в своего деда.

– Мне не нужны были дурацкие сказки, чтоб верить в него!

– Нужны были. Если бы узнала,

кем был Восточный Хуракан на самом деле, ты бы расстроилась. На следующий же день ты продала бы корабль по цене деревянного лома на ближайшей верфи, а абордажную саблю повесила бы в своем кабинете, на одной стене с королевским дипломом… И уж тем более ты бы не поверила в существование сокровища.

– Не смей так говорить! –Алая Шельма резко сжала кулаки, -Я чтила память своего деда!

– Потому что не знала его, - Дядюшка Крунч издал короткий металлический смешок, - На подходе к Аретьюзе он сжег бортжурнал «Воблы», не подозревая о том, что я успел его прочитать. Но ты бы все равно рано или поздно узнала бы правду. От других капитанов, от гомункулов, еще откуда-нибудь…

Она опустилась на колено, вперив в лежащего голема свой взгляд. Сейчас, когда линза окончательно утеряла прозрачность, Дядюшка Крунч уже не мог сказать, какого цвета ее глаза. Но по голосу понял.

– Кем был мой дед? – Алая Шельма дрожала от напряжения и злости, - Я спрашиваю тебя, дядюшка. Кем был мой дед?

Она роняла слова тяжело, как свежеотлитые пули, и от каждого Дядюшка Крунч внутренне вздрагивал.

Вот где заканчивается твой запас прочности, Ринриетта.

Наверно, эта минута заслуживала какой-то особенной атмосферы, но он так и не научился достаточно разбираться в людях, чтобы понять, что от него требуется. В пиратских романах старые умирающие пираты напоследок часто изрекают что-то трогательное или важное. Но Дядюшка Крунч вдруг понял, что ему нечего больше сказать. Алая Шельма не спешила задать вопрос – она тихо всхлипывала, прижимаясь к его остывающей броне, так, словно эта броня еще могла ее от чего-то защитить. Тогда он стал говорить сам, не обращая внимания на то, что с каждым словом крошечная шестеренка в груди крутится все натужнее и медленнее. Слова уже не могли выходить равномерно, их приходилось выкручивать сквозь шипение и скрежет, как из барахлящей мясорубки:

– Он был из тех, кого Роза наделяет несчастливым беспокойным ветром. Такие не могут жить на твердой земле. Такие бултыхаются в небе просто потому, что любят вкус ветра на губах. Но это не сделало его пиратом. За его голову даже не объявляли вознаграждения – Уния вообще не подозревала о его существовании.

– Он…

– Он ни разу за всю жизнь не был в воздушном бою. Он улепетывал от сторожевых кораблей и то и дело сбивался с курса. Ему никогда не приходилось выбираться из действительно мощного шторма, а абордажную саблю он и вовсе не умел держать в руках. Твой дед был неудачником, вообразившим себя пиратом. Но ради тебя он совершил свой первый и единственный подвиг.

Он больше не видел Алой Шельмы, не видел даже ее силуэта, но вдруг почувствовал на остывающей металлической щеке ее дыхание. Беспокойная шестеренка внутри почти остановилась, он чувствовал ее затихающий ход. Ни один механизм не может работать бесконечно. Но он должен был еще многое сказать. Торопясь, боясь, что опоздает, что не сможет уместить всего в те жалкие слова, что у него остались, Дядюшка Крунч забормотал:

– Откажись от… сокровища. Брось его. Оно… ведет… к гибели. Это… не твой ветер…