Восьмое Небо
Шрифт:
– ЧЕРТОВ КОМОК ЧАР. НЕУЖЕЛИ ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО…
Последнее, что она успела заметить – как щупальца сходятся вместе. Потому что в следующее же мгновенье мир вспучился, взорвался, треснул, хрустнул, вывернулся наизнанку, осел, перемешался, рванул, рассеялся – и полетел куда-то в тартарары вместе с ней самой.
Сперва ей показалось, что возле нее что-то оглушительно взорвалось. Но это был не грохот, не гул, не треск, это были все звуки мира, которые только могут существовать, столкнувшиеся друг с другом и хаотично перемешавшиеся. В нем одновременно были удары грома, урчание
Слишком много.
Слишком много всего. «Прекратите!» - захотела крикнуть Ринриетта. А может, и крикнула, но ее собственный крик мгновенно смешался с этой какофонией, сделавшись ее частью.
Вслед за звуком со всех сторон обрушились запахи – невозможный, несочетаемый коктейль всех запахов, которым когда либо доводилось путешествовать в воздушных патоках. На Ринриетту вдруг пахнуло имбирем и тмином, застарелой кровью и ветошью, теплой бронзой и ворванью, запахом старого одеяла и нечищеных зубов. Ринриетта пошатнулась, пытаясь зажать одновременно и уши и нос, но от этого не становилось легче. Напротив.
Она почувствовала себя парусом, мгновенно поймавшим тысячи разнонаправленных ветров – ласковых, небрежных, ленивых, сердитых, равнодушных, игривых, холодных, беспечных, суетливых, скучных, непокорных, унылых, настойчивых, непредсказуемых, ластящихся, равномерных, удушливых, сырых, докучливых, мятных, обжигающих…
Она не могла полагаться даже на зрение. Перед глазами вдруг завертелась круговерть цветов, которые то складывались в невероятные, лишенные симметрии, узоры, то разлетались на составляющие и объединялись, рождая оттенки, которые не могут существовать в человеческом мире и для которых никогда не будет придумано названия.
Застонав от этой пытки, Ринриетта вцепилась руками во что-то, но было поздно. Чудовищным каскадом на нее обрушились новые ощущения. Ее органы чувств словно бомбардировали из десяти тысяч стволов, подвергая ее тому, что в один миг казалось мучительным удовольствием, и в следующий – извращенным мучением. Кто-то проводил горячим стеклом по ее спине. Кто-то тер шелковым платком пальцы. Кто-то дышал в ухо. Тысячи тысяч ощущений вторглись в ее тело, едва не разорвав его на части.
Что произошло?
Где она?
Что творится вокруг?
Она цеплялась за эти вопросы, потому они оставались единственной хоть сколько-нибудь вещественной частью всего сущего, тем, что она смогла сберечь в громыхающем хаосе. Она мгновенно забыла свое имя, как забыла и все прочее, превратившись в кричащую от ужаса песчинку, подхваченную чудовищным течением. Наверно, так ощущает окружающий мир крохотный планктон…
«Держитесь, прелестная капитанесса!»
Этот голос, соткавшийся из окружающего ее хаоса, был слаб, но различим. Возможно, именно он и спас ее от распада, превращения сознания в беспорядочный набор ощущений, уже не связанный разумом. Она словно зацепилась за брошенный кем-то трос. Сознание, готовое разлететься на множество бесформенных кусков, обрело передышку, точно судно, спасшееся от бури в надежной гавани.
«Я знаю, это весьма неприятно, но вы выдержите. Сохраняйте самообладание. Вы живы. Об остальном пока лучше не думать».
«Малефакс»?
«Да».
«Помоги мне!»
«Не уверен, что это в моих силах. Видите ли, я в столь же незавидном положении, как и вы. Впрочем… Возможно, я смогу перенаправить потоки ваших мыслей и сообща…»
Но Ринриетта больше его не слышала.
Она опять начала тонуть в бездне из ощущений, запахов, вкусов и мыслей, погружаясь в нее, словно в бездонное болото. Она тонула в самой себе – во всех чувствах, которое когда-либо испытывало ее сознание и ее тело, только теперь они все нахлынули на нее одновременно. Ринриетта закричала изо всех сил, несмотря на то, что у нее не было ни рта, ни легких. Просто исторгла из себя вопль гибнущего существа – неразборчивый, бесцельный, бессмысленный…
…и обнаружила, что стоит на корабельной палубе, сжав кулаки и слепо уставившись в небо.
Не было ни перехода, ни озарения, ни боли. Ничего не было. Еще мгновенье назад она представляла собой воющий от ужаса и гаснущий импульс – и вот под ногами уже упругое дерево палубы, а щеку небрежно теребит ленивый ветер. Это было столь внезапно, что она не успела даже испугаться. Лишь судорожно впилась в штурвал, оказавшийся неподалеку – так, что едва не затрещали пальцы.
– Копченый лосось!
Она выкрикнула это вслух, испытав при этом немыслимое облегчение. Звуки снова были звуками, слова – словами. Что бы ни произошло, она выбралась из кипящего варева, которое норовило затянуть ее и растворить без остатка. Она снова вернулась и…
Ринриетта быстро обернулась. Без сомнения, она была на капитанском мостике большой трехмачтовой шхуны, по всем признакам похожей на баркентину. Этот корабль она бы узнала мгновенно, даже не глядя на выбитое в медной окружности штурвала название.
Она узнала трещины на потертых досках палубы, полированные рукояти штурвала и тысячи других мелочей, о которых раньше даже не думала. Потрепанные паруса были опущены, но пусты – даже ветер не трещал в прорехах.
Это был ее корабль. Подарок деда. Тот самый, который на ее глазах ушел в Марево, объятый пламенем. Каким-то образом она вновь оказалась на нем. На пустом капитанском мостике, в полном одиночестве. Но сейчас ей не хотелось знать, как это произошло.
– «Вобла»… - одними губами произнесла она, чувствуя, как предательски слабеют колени, - «Воблочка»…
«Не совсем, прелестная капитанесса».
– «Малефакс»? – она резко обернулась, словно подсознательно надеялась увидеть гомункула.
Но, конечно, никого не увидела. Палуба баркентина была пуста, лишь колыхались лениво свободные концы такелажных тросов. Ни ритмичного скрипа механических ног Дядюшки Крунча, ни заразительного смеха Корди, ни мурлыканья Габерона… Раньше корабль всегда был наполнен звуками чужого присутствия, даже когда не фонтанировал магией. Сейчас он был пуст, Ринриетта вдруг мгновенно осознала это, словно пронеслась за секунду по всем его отсекам и палубам.