Восьмое Небо
Шрифт:
«Я-то думал, вы уже догадались сами, прелестная капитанесса…»
– Кто?!
«Аргест».
* * *
Она думала, что это слово оглушит ее, как выстрел из пушки, но нет. Всего лишь на миг закружилась голова.
Она знала это. Знала с того самого момента, как увидела плавящиеся башни Ройал-Оука. В воздушном океане существовала лишь одна сила, способная на подобное. Сила, о природе и нраве которой ей не хотелось даже задумываться. Ринриетта стиснула зубы. Она знала, что, хочет того или нет, ей придется задать еще
– Почему ты считаешь, что это он? – хрипло спросила она.
Пальцы машинально крутили пуговицу на груди - воротник кителя отчего-то начал жать шею. Еще одно напоминание о том, что все вокруг – сотканная из воспоминаний иллюзия. Ее собственный китель давно превратился в зияющую прорехами рванину, едва сохранявшую первоначальный цвет. Этот же был превосходно выстиран выглажен, словно всего часом ранее покинул лучшую каледонийскую прачечную, а цветом напоминал свежий январский рассвет.
«Это он, - безапелляционно ответил «Малефакс», - «Аргест». Я узнал узор его чар в магическом эфире. Поверьте, такой узор ни с чем не спутать! Это может быть только он».
– И он явился к Ройал-Оуку неведомо откуда, чтоб сразиться с «Барбатосом»? После того, как спал где-то семь лет? Я столько времени рыла носом все известные и неизвестные ветра, чтоб отыскать его, я чуть не угробила весь свой экипаж, я потеряла корабль, я потеряла Дядюшку Крунча… - В этом мире не было воздуха, но Ринриетте пришлось на миг прерваться, чтоб сделать вдох, - А он… Вот так запросто явился сюда? Как ученая форель на свист? Так может, мы зря искали треклятое Восьмое Небо, «Малефакс»? Может, мне достаточно было подняться на мачту и хорошенько крикнуть, а?
Гомункул чувствовал ее злость, пылающую внутри, словно пожар, запертый в тесных отсеках корабля. Пожар, который в любой момент может выбраться наружу, объяв палубы и мачты. Оттого он не спешил спорить.
«Ваши обвинения были бы справедливы для человека, капитанесса, - осторожно заметил он, - Но только «Аргест» не человек. И отличия не только лишь в природе».
– Почему он появился именно сейчас? И где… - Ринриетта вдруг замолчала. Но в этот раз ей требовалось не перевести дыхание, а заново обдумать услышанные несколько секунд слова, - Постой… Ты сказал, что узнал его магический узор. Это значит… Значит, ты его уже видел прежде?
Она отчетливо ощутила дуновение неуверенного едва теплого ветра над палубой. Признак того, что гомункул смущен.
– Ну! Ты видел «Аргест»?
«Мы все видели. Но никто из нас не отдавал себе в этом отчета».
– Что?
Ринриетте захотелось, чтоб на горизонте возникла буря. Или звезда. Или даже акула – что угодно, лишь бы отвлечь мысли, вертящиеся в водовороте, точно стая голодных пираний. Слишком поздно. Догадка забрезжила где-то на самом горизонте, точно краешек едва видного крохотного острова.
Они все видели.
«Все семь лет он был у нас под носом, - безжалостно и спокойно произнес «Малефакс», - Но мы были слишком поглощены поисками. Да и сами толком не знали, что ищем. Покойный мистер Роузберри был прав, мы все чем-то схожи со слепцами на дозорных мачтах. Пялимся вперед, силясь увидеть землю, но не видим даже того, что происходит под носом…»
Они все видели. А если не видели, то должны были видеть.
– Нет… - прошептала Ринриетта, - Во имя Розы, ты же не хочешь сказать, что моя «Вобла» - это и есть «Аргест»?
Гомункул заколебался.
«И да и нет, - наконец произнес он, - Мы все видели, как погибла «Вобла». Мне жаль ее, она всегда была славным кораблем, нынче такие уже не сходят со стапелей. Но все же она была всего лишь старой баркентиной. А «Аргест»… «Аргест» в некотором смысле был ее постоянным жителем. Тем самым беспокойным духом, лишавшим стабильности ее магическое поле. Духом, с которым мы со временем научились смиряться, как с чем-то неизбежным. Это из-за него на камбузе всегда дул южный ветер, это он прятал рассыпанные по палубе монетки, это он пел «Серенаду юной ставриды», если трижды прыгнуть на правой ноге после полудня… Он никогда не был хозяином «Воблы» в полном смысле этого слова. Скорее, безбилетным пассажиром, как карпы Шму…»
Легкие изнутри заскоблили десятки тупых ножей – это рвался наружу с трудом сдерживаемый нервный смех.
– Семь лет… - прошептала Ринриетта, уставившись невидящим взглядом туда, где когда-то было небо, - Семь лет, чтоб тебя…
Порыв ветра осторожно тронул ее за плечо.
«Не корите себя. Даже мы с Корди ничего не заметили, хоть и видели все, что происходит. Но иногда требуется нечто большее, чем зрение. «Аргест» не спешил проявлять себя, все это время он спал и развлекался нехитрыми фокусами, так что даже «Барбатос» с его невероятным чутьем на магию не сразу разобрался…»
Ринриетта не слышала его. Даже если б из пустоты возникли грозовые тучи, она не услышала бы и удара грома.
– Семь лет… - повторила она медленно, словно пытаясь ощутить эти слова на вкус, - Мы мотались по всем изведанным и неизведанным ветрам. Мы забирались на предельные высоты. Мы каждый день рисковали своими головами. Мы сносили позор и презрительные усмешки. Я потеряла свой корабль. Я потеряла Дядюшку Крунча. Я потеряла даже свою чертову треуголку…
Она надеялась распалить в себе злость, как в корабельном котле, позволить ей обжечь изнутри ноющую сердечную оболочку. Но злости не было. Была лишь глухая мертвенная усталость - словно душу обложили комьями сухих гниющих водорослей. Она вдруг ощутила себя ужасно одинокой посреди пустого капитанского мостика. Воспроизведенный ее сознанием вплоть до мельчайших деталей, он вдруг показался ей ненастоящим и каким-то неестественным. Как театральная сцена, с которой не успели вовремя убрать декорации. С одним-единственным актером, который никак не может вспомнить свою роль и слова.
Это был не ее корабль. Это была не ее «Вобла». Глядя на шероховатые доски, она вспоминала, как они чернеют и лопаются, обнажая полыхающие жаром провалы нижних палуб. Как рушатся со страшным треском мачты, оставляя опаленные, похожие на сломанные кости, мачты. Как трещат в воздухе, распространяя черный дым, лохмотья парусов.
Иллюзия. Всего лишь иллюзия. Подсознание милосердно пытается обставить сцену комфортными и привычными декорациями, чтобы ее мысли не натыкались то и дело на острые углы, выпирающие из реальности. Точно также, как оно семь лет старалось уверить ее в том, что она выполняет заветы деда. Что она – Алая Шельма, пират.