Восьмое Небо
Шрифт:
– Но Габби, я думала…
– Ты думала? – он смерил ее ледяным взглядом, - Ты, значит, думала? О чем, позволь спросить? Думала ли ты о том, что мы станем делать, если сломается машина? Если нас перехватят на полпути? Если мы начнем неконтролируемо терять высоту? Если у нас разорвет к черту котлы? Обо всем этом ты думала?
Когда-то гордо поднятый подбородок Алой Шельмы опустился вниз и глядел теперь на начищенные носки ботфортов. Не очень дерзкий подбородок, бледный, острый и покрытый стремительно увеличивающимися алыми пятнами.
Над канонерской лодкой разнесся протяжный гулкий звук, заставивший и Габерона
– Я поступила, как капитан, - негромко сказала Алая Шельма, провожая взглядом высокую корму «Воблы».
– Нет, - Габерон заставил себя посмотреть ей в глаза, - Ты поступила как девчонка. Неуверенная в себе, ищущая признания и забывшая обо всем на свете.
Кажется, последний выстрел пришелся по уязвимому месту. Глаза Алой Шельмы мгновенно похолодели, сделавшись непрозрачными и тусклыми, как лед, который скалывают с палубы на двадцати тысячах футов. Этот лед не выглядит грозным, оно именно он представляет собой самую страшную опасность на больших высотах. Когда льда становится много, он может раздавить корабль. Или обрушить его в бездонную пропасть Марева.
– Разговор окончен, - Алая Шельма развернулась на каблуках и заложила пальцы за ремень, - Господа, вашего присутствия ждут на мидль-деке.
– Кто ждет? – осторожно спросил Тренч.
– Лопаты, - Алая Шельма отвернулась к обзорному иллюминатору, - Или вы думаете, что корабль может три дня идти с пустыми топками?..
* * *
На мидль-дек Габерон спускался в подавленном состоянии. Несмотря на то, что кулеврину он оставил где-то на верхней палубе, ему казалось, что он по-прежнему несет на плече груз в добрых двести фунтов, груз, делающийся все более тяжелым с каждым пройденным шагом. Опускаться по трапу в темное, подсвеченное лишь зеленоватым магическим светом, нутро корабля было необычайно тяжело – как спускаться в собственную могилу. Удивительно, были времена, когда трап казался ему коротким и удобным, а мидль-дек – безопасным и спокойным…
Едва спустившись на среднюю палубу, Тренч понюхал воздух и скривился. Габерон рассмеялся:
– Что, не нравится аромат Марева?
– Жуткий запах, - Тренч зажал пальцами нос, - Как будто… Будто запах гниющей рыбы. И прелой травы. И подгоревшего жира.
Габерон внутренне был согласен с подобной оценкой. Каждый человек ощущает смрад Марева по-разному. Мало того, смрад этот всякий раз кажется иным, сплетается из других запахов, но при этом всегда остается узнаваемым и невыразимо тошнотворным. Человек, хоть раз побывавший в воздушном океане ниже тысячной отметки, узнает этот запах даже на краю мира. Запах магического разложения и скверны.
– Привыкай, - Габерон и сам заткнул нос, - Если мы за полчаса не накидаем в топки фунтов пятьсот ведьминского зелья, придется нам глотать эту дрянь еще долго. Бедные мои руки… Ты знаешь, как тяжело в этих краях добыть мазь от мозолей?..
Договорить он не успел – мидель-дек вокруг них вдруг заполнился громким шипением, в его недрах что-то застучало, заскрежетало, задребезжало. Огромные цилиндры качнулись в своих металлических ложах, заскрипели литые пружины, а нависшие над головой блеклые жилы паропровода вдруг наполнились мелкой вибрацией.
– Машина – средний ход, - безжизненный голос судового гомункула в сочетании с безлюдной палубой, полной движущихся механизмов и затянутой алой дымкой Марева, казался заунывным и зловещим, - Начат набор высоты до… четырех тысяч футов. Всему… экипажу занять свои места. Кочегарам… заступить на посты. Смазчикам и обслуживающему… персоналу приступить к выполнению своих… обязанностей.
У людей, лежащих вповалку на мидль-деке, уже не было никаких обязанностей, но голос гомункула отчего-то разозлил Габерона.
– Ну погоди, - проворчал он, сжимая кулаки, - Как поднимемся, я тебе преподам урок! Розог соленых, как Дядюшка Крунч хотел…
– Кому ты это? – беспокойно спросил Тренч. Он уже нашел лопату и теперь вертел ее в руках, привыкая к весу. А может, пытаясь забыть, что еще пару часов назад эту лопату сжимали руки мертвеца.
– Восточному Хуракану!
– буркнул Габерон, испытывая приступ стыда, липкого, как само Марево, - Раз уж при жизни его никто не угостил. Испортил девчонке всю жизнь, старый мерзавец. Восьмое небо… Клад… Ведь это из-за него она сюда полезла, селедочная голова!.. Доказать хотела.
– Кому?
– Ему! Себе! Нам! – Габерон сплюнул, - Какая разница? Но в этот раз она хватила через край. Добро еще, если отделаемся мозолями да изжогой от этой дряни… Но в следующий раз она нас точно угробит. Не успокоится ведь, карасьи мозги, пока не докажет самой себе, что не хуже деда. Что достойна. Что имеет право. И ведь всех обманула…
– Выкрутимся, - философски заметил Тренч, кладя лопату на плечо.
Его безразличный вид отчего-то разозлил Габерона.
– Выкрутимся!.. – передразнил он, - Уж конечно. Кстати, не надорвись с лопатой-то. Главная работа – она впереди.
– Какая работа?
– Тела собирать и за борт кидать, - Габерон ухмыльнулся - нарочито жестко, - Или, по-твоему, этим капитанесса будет заниматься? Нет, это тоже наша забота. Все, сколько их тут есть, сорок восемь душ, по кусочкам, до самого последнего…
Оставив Тренча осмысливать сказанное, Габерон шагнул к ближайшей топке и, закряхтев, открыл тяжелую стальную крышку. Топки «Безье» отличались монументальностью, каждая из них походила на казенник исполинского орудия или уходящую под углом вниз трубу. Причем трубу достаточного диаметра, чтоб там мог свободно передвигаться взрослый мужчина высокого роста, даже не пригибая головы. Несмотря на кажущуюся громоздкость, каждый такой котел выдавал в три раза больше гигакалорий, чем старенький изношенный котел «Воблы», который приходилось регулярно лудить и чистить.