Воспаление колец
Шрифт:
— Чего случилось-то? — пошатываясь, спросил Элерон.
— Слушайте! — закричал Гнусдальф, прислоняясь к ветхой стенке нужника. — Я зрел! Я долго, долго зрел!
— А как же, — ввернул Гнивли. — Это по всему тебе видно, что ты зрел, причем до неприличия долго!
Но на этот подколодный выпад Гнусдальф не ответил.
— О ужас! — продолжал он еще более громко и истерично, сжимая в правой вытянутой руке хотьбыхныр. — Слушайте все! Люди, звери, донты и прочие! Я зрел в хотьбыхныр!
— Ага! — крикнул гном. — Таки узрался наконец!
Гнусдальф молча стукнул гнома хотьбыхныром по темечку.
— Страшные, леденящие вести! — вскричал он. — Ну-ка, угадайте с трех раз! Что? Какой сухой закон? Цитрамон отрыл топор войны, вот что я узнал! Его армия готовится захватить главную твердыню Гондории — Унас-Материт!
Это сообщение не вызвало большого энтузиазма. Рахитанцы пожали плечами, а Лепоглаз шепнул Гнивли, что «...давно пора всыпать этим Гондорийским выскочкам».
— А Фордо и Свэм. — спросил Марси. — Их ты видел?
— Нет, — сказал Гнусдальф. — До них у меня руки не дошли. Думаю, позже я еще позрю...
— Позри-позри! Зрать — это у тебя лучше всего получается! — ввернул гном и юркнул в толпу.
— Смотрите! — вскрикнул вдруг Лепоглаз. — Вон там!
Задрав головы, все узрели голубое небо и Сарукана, застывшего на вертолетной площадке Рэйханка. Над головой колдуна был дельтаплан с моторчиком. Заметив, что на него обратили внимание, Сарукан гордо выпрямился и взмахнул рукой.
— Врешь, не возьмешь! — сквозь усилители разнеслось над Зуппенгардом, и Сарукан, рванув стартер, бесстрашно сиганул с Рэйханка. Взревел мотор, и экс-фюрер полетел в направлении Плечистых гор. За дельтапланом устремилось шелковое полотнище с надписью: «Зиг хайль, Сарукан! Империя превыше всего! А Гнусдальф — вонючка!»
Громыхнул салют. Небо над Зуппенгардом расцвело огнями, с вершины башни посыпалось конфетти.
— Конченый человек, — констатировал маг. — В былые времена он ни за что не стал бы устраивать шоу из своего отъезда. Что ж, прощай, старый друг... Я продолжу. Дражайший и прелюбезный Галоген! Тебе надлежит без промедления сгребать войско, дабы выступить на помощь Унас-Материту. Собери всех, кого можешь: нынче каждый человек на счету. — Гнусдальф высыпал на ладонь Вождя горсть мелочи. — Вот задаток. Я же выступаю к Унас-Материту немедленно, чтобы во всем разобраться на месте. А ты, Элерон, пойдешь ли ты со мной? Я люблю тебя как сына!
— Сына? — переспросил Бодяжник с ужасным подозрением в глазах. — Я не совсем пони... — Он замолк, и уже другим, жестким тоном произнес: — Нет, я не пойду таким путем. Не таким путем надо идти! Я пойду своим путем! Я знаю, где раздобыть помощь для своего королевства! Гнивли, Лепоглаз, я знаю, куда мы пойдем!
Гнусдальф побледнел.
— То есть, ты собираешься отправиться туда?
— Туда,
Тени тревожных предчувствий легли на их лица. Впрочем, возможно, это была обыкновенная копоть.
— Я возьму с собой хрюкков. — сказал маг. — Они будут развлекать меня в пути: петь и плясать под мою дудку. Кто-нибудь против?
— Я! — раздался вдруг пронзительный, сильный голос. Парой мощных ударов Э-Витта проложила себе дорогу сквозь толпу и подошла к магу. С ее обнаженного меча капала кровь, рыжая борода съехала на бок, а под левым глазом красовался фингал.
— Дочка! — воскликнул Галоген, и в предынфарктном состоянии свалился на землю.
— Я возьму того, потоньше, — не глядя на отца, сказала Э-Витта, и указала на Опупина. — Будет ехать со мной в Материт и чесать мне на ночь пятки. Крошка! Какие у него славные волосатые ножки! Мой спальный мешок плачет по тебе, лапуся! Ну, иди же ко мне, дурачок!
Испуганный Опупин спрятался за спиной чародея.
— Ну тогда, может, толстый? — с надеждой спросила Э-Витта, переводя заплывший глаз на обомлевшего Марси, и прежде, чем он успел сбежать, схватила его за горло и растворилась в толпе.
— Прощай, друг! — успел крикнуть Опупин голосом, полным слез.
Гнусдальф отправился в путь на следующее утро. Он переоделся в серый плащ, а смокинг и белые штаны уложил в чемодан «до лучших времен».
Для Опупина донты сплели просторную корзину; в подобных они воровали картофель с фермерских полей. Корзину снабдили крышкой и привязали к седлу протестующей Канифоли.
Чтобы Опупин не скучал в пути, заботливый Ревень положил в корзину поллитру и вяленых чморкских ушей для закуски.
Думая о чем-то своем, маг вывел Канифоль за ворота. Ярко светило солнце, жаворонок звонко пел в вышине. За спиной мага дымилось пепелище. Особенно мерзко воняли чморкские сапоги из кирзы.
Кряхтя, Гнусдальф взгромоздился в седло.
— А за пазуху, за пазуху к тебе нельзя? — запинаясь, спросил Опупин.
— У тебя слишком жесткая шерсть на определенных частях тела, — отозвался Гнусдальф. — Однажды, представь, я посадил за пазуху выдру... Бр-р! Меня откачивали два дня!
— Так что, нельзя за пазуху? Совсем-совсем? — Опупин сник.
— В носовую пазуху, — разрешил Гнусдальф. — Если влезешь, конечно. Завязывай с дурацкими просьбами! Мы не в Трилогии! Каким образом я могу посадить за пазуху бугая весом в сорок килограмм? У меня плащ порвется!
— Я вешу шестьдесят девять, — прохныкал Опупин и забрался в корзину.
— Пока, дефективные! — крикнул маг провожающим и тронул Канифоль (за что он ее тронул — ужасная тайна, но Канифоль потом долго не разговаривала с магом).
Провожающие, в числе трех жучков-короедов, вышедшего покурить Ревеня и случайно забредшего в поисках жертвы вервольфа, трогательно распрощались с волшебником.