Воспитание Генри Адамса
Шрифт:
В поисках объективного критерия он решил поинтересоваться, что за эти годы произошло с его старой приятельницей и родственницей ганоидной рыбой — Pteraspis — из Ладлоу и Уэнлокка, с которой он так мило порезвился, когда геология переживала пору своей юности; они словно и не расставались, разыгрывая маску «Комус» [722] в замке Ладлоу и повторяя хором: «О, как прекрасна божественная философия!» И вот он не без горечи узнал, что стараниями Уолкота, упоенно исполнявшего роль Комуса, ганоидная рыба препровождена в далекое Колорадо, в нижнюю часть Трентонских известняков, а Pteraspis стала современницей жительницы реки Миссисипи — рыбы сарган, у которой отыскались предки на заре органической жизни. Что касается самих ганоидов, то несколько тысяч футов известняка не портили им настроения, но униформистов погребли заживо под грузом их собственного униформизма. Ни за какие блага, ни за каких ганоидных рыб, сколько бы их ни обитало на свете, осмотрительный историк теперь не осмеливался, даже тайно, высказать мнение о Естественном отборе путем Постепенных Изменений в Условиях Единообразия. Нет и нет! Потому что знал о них не больше, чем остальные, то есть ровным счетом ничего. Но естественный отбор, который ничего не отбирал, эволюция, завершившаяся прежде, чем началась, — постепенные изменения, которые за целый геологический период ничего не изменили, — высший класс фауны, о происхождении которого ничего не было известно, — единообразие, в условиях которого мир от начала творения полностью преобразился, — все это не вносило покоя в сознание честно мыслящего, хотя и малосведущего историка. Ему требовались доказательства естественного отбора, а не слепая вера в него. Пусть покажут, как благодаря естественному отбору и постепенным изменениям химическая и механическая энергия в условиях единообразия превратилась в мысль! Пример ганоидной рыбы, по-видимому, доказывал — во всяком случае, Адамсу — лишь
722
Маска «Комус» (от англ. masque) — особый жанр, существовавший в придворных театрах Англии и Франции XVI–XVII веков — пьеса Джона Мильтона с элементами оперы и балета на музыку Генри Лоеса, поставленная в 1634 году в парке замка Ладлоу. В XIX веке эта маска часто ставилась самодеятельными студенческими театрами Великобритании и США. Комус персонаж пьесы, олицетворение вульгарного материализма и гедонизма.
Что обо всем этом думали метафизики, дело метафизиков, так же как и воззрения теологов на теологию, — ведь никаких сложностей в картине мира для них не существует. Но историку, который считал своей первейшей задачей определить направление развития мысли и в 1867 году стал убежденным сторонником Дарвина и Лайелла, вопрос об этом направлении представлялся жизненно важным. С каким радостным чувством вступал он тогда в распахнувшийся для него ледниковый период и взирал на Вселенную, в которой царили единство и единообразие. В 1900 году его взгляд охватывал неизмеримо большую картину Вселенной, где шли проложенные во всех направлениях дороги — шли пересекаясь, разветвляясь, дробясь, резко обрываясь и постепенно исчезая, а от них уходили боковые тропинки, которые никуда не вели, и громоздились результаты, которые никак не доказывались. Геологи стали по большей части узкими специалистами, которые занимались исследованиями в слишком узкой сфере, чтобы быть доступной дилетанту, хотя начинающие все еще пользовались старыми формулами, которые служили им так же, как тогда, когда были внове.
Так, ледниковым периодом по-прежнему распоряжались Лайелл и Кролл, [723] хотя Гейки [724] уже выявил в недавнем геологическом периоде с полдюжины промежуточных похолоданий, причем только в северном полушарии; по поводу же южного ни один геолог не брал на себя смелость утверждать, что оледенение происходило там даже в более далекие времена. Континенты неизвестно почему то подымались, то погружались, хотя венский профессор Зюсс [725] уже опубликовал свой эпохальный труд, где показал, что континенты, подобно кристаллам, твердо закреплены, а подымаются и опускаются не они, а океаны. Гениальное открытие Лайелла — униформизм, — видимо, все еще оставалось гениальным, поскольку никакие другие его не вытеснили, хотя в промежутке гранит помолодел, а открытие гигантских взбросов перевернуло представление о геологических механизмах. Авторы учебников отказывались даже касаться каких-либо теорий и, подняв руки вверх, открыто проповедовали, что прогресс геологической науки заключается в изучении каждой отдельной породы и установлении для нее закона как такового.
723
Кролл, Джеймс (1821–1890) — шотландский геолог.
724
Гейки, Джеймс (1839–1915) — шотландский геолог, автор монографий «Великий ледниковый период» (1874) и «Доисторическая Европа» (1881), в которых доказывал, что на территории Британских островов выделяются следы пяти межледниковых периодов.
725
Зюсс, Эдуард (1831–1914) — австрийский геолог и палеонтолог, автор многотомного труда «Лик Земли» (1885–1901).
В истинность научных теорий Адамс мог входить не больше, чем рыба сарган или акула, поскольку он не считал себя вправе об этом судить, и только нахальство заставило его спорить и дискутировать о принципах той или иной науки. История человеческого духа — вот что касалось его как историка, и только историка, а все остальное было для него вторично, тем паче, что он не видел, о каких изменениях в человеческом теле мог бы сообщить. Что же касается мысли, то схоласты, как и церковь, возвысили невежество до веры и низвели догму до ереси. Эволюция же, подобно трилобитам, существовала в веках, не эволюционируя; однако это не мешало эволюционистам занимать повсюду главенствующие позиции, и они даже настолько расхрабрились, что восстали против самодержавного указа лорда Кельвина, [726] запрещавшего им распространять свои эксперименты на период в более чем двадцать миллионов лет. Разумеется, геологи, погоревав, подчинились этому суровому запрету, наложенному на них первосвященником новейшей религии — физики, и лишь кротко оправдывались, что не в силах заключить геологические данные в указанные рамки; тихо бормоча про себя Ignoramus, [727] они ни разу не осмелились признаться в Ignorabimus, [728] которое готово было сорваться у них с языка.
726
… восстали против самодержавного указа лорда Кельвина — в середине прошлого века лорд Кельвин высказался против гипотез Лайелла и униформистов, измерявших возраст Земли несколькими миллиардами лет. Сам Кельвин считал, что планете не больше 20 миллионов лет. Используя свой научный авторитет, он добился коллективного осуждения их позиции. Последующие исследования ученых XIX века, однако, вскоре опровергли мнение лорда Кельвина.
727
Мы не знаем (лат.).
728
Мы не будем знать (лат.).
И все же признание это было, пожалуй, не за горами. Эволюция превращалась в изменение формы по прихоти силы — то ее калечили смущающие разум соблазны, то корежило и крючило под воздействием космической, химической, солнечной, сверхчувственной, электролитической — и еще невесть какой силы, неподвластной науке и опровергающей все известные законы природы, и, чтобы восстановить порядок в этой анархии, даже мудрейшим из мудрейших ничего не оставалось, как идти дорогой, указанной церковью, или взывать к помощи «высшего синтеза». Историки тоже стремились к высшему синтезу, но, долго конфликтуя с различными теологическими школами, навлекли на себя тьму бед и теперь опасались с такой же готовностью довериться науке. Там, где дело касается человечества, вероятно, всегда легко дойти до точки, где «высший синтез» есть самоубийство.
Как политика, так и геология равным образом указывали на то, что стремительно возрастающая сложность мира ведет к высшему синтезу. Но Адамс как старый человек знал: изменение может произойти только в нем самом. И все же любому исследователю в любом возрасте, если, разумеется, его занимает работа мысли вообще, а не только собственная, должно быть в радость поворачиваться на сто восемьдесят градусов и стараться овладеть обратным движением — как в радость ему весна, которая всех, даже усталого и брюзжащего политика, дарит цветением вишни, персика и кизила — высшим синтезом, — доказывая, что брюзжать глупо. Но, с другой стороны, какой школьник не знает, что сумма знаний не спасает от порки; и возраст тоже не спасает: ни один из них — ни Кинг, ни Хей, ни Адамс — не избежал блужданий по коридорам хаоса, который воцарился к концу их жизней. Правда, они могли бы плыть по течению, только не знали, куда их занесет. Адамсу хотелось бы снова плескаться вместе с Limulus и Lepidosteus в водах Брейнтри, откуда рукой подать до Адамсов и Куинси и Гарвардского университета, неизменных и неизменяемых с незапамятных времен. Только чему бы это послужило? Какой цели? Искателю истины — или иллюзии? — будь он даже акулой — не дано обрести покой!
27. ТЕЙФЕЛЬСДРЕК [729] (1901)
Манил Париж — неизбежный Париж, и по мере того как истощался запас лет, сопротивляться его зову становилось все бесполезнее: в мире нет второго такого места для всестороннего воспитания. В двадцатом веке, даже больше, чем в двенадцатом, Париж был школой, с которой не могла сравниться ни одна другая ни по разнообразию направлений, ни
729
Диоген Тейфельсдрек — герой произведения Томаса Карлейля «Сартор Резартус» — немецкий философ, прошедший путь от абсолютного скептицизма к абсолютному жизнеутверждению и страстной вере.
730
Стикни, Джозеф Трамбелл (1874–1904) — американский поэт.
731
«Луиза» — опера Гюстава Карпентьера (1860–1956).
732
Лодж, Джордж Кэбот (1873–1909) — сын сенатора Генри Лоджа, приятель Джозефа Стикни, вместе с которым они учились в Гарвардском университете, проживали в Париже и занимались поэзией.
От студенческих развлечений пришлось отказаться: ни один кулачный бой не требует такой выносливости, какая необходима бледному обитателю Латинского квартала [733] для набегов на Монмартр [734] или Монпарнас, [735] где, сидя за пивом в открытом кафе, сильно за полночь нужно быть свежим как огурчик даже после четырех часов сидения на спектакле с Муни Сюлли [736] в «Комеди-Франсез». Эти области воспитания можно было считать закрытыми. Моды тоже не могли уже преподать ничего существенного человеку, который, стоя на пороге мира иного, полагал, что этот окидывает уже прощальным взглядом. Правда, увиденное теперь было куда более занимательным, чем все, что Адамс наблюдал в прежние годы активной жизни, хотя и более бесконечно более — хаотическим и запутанным.
733
Латинский квартал — район между Сорбонной и собором Сен-Жермен-де-Пре, где в основном снимали жилье студенты университета.
734
Монпарнас — примыкающий к Латинскому кварталу район Парижа, где в многочисленных кафе любили собираться французские художники и писатели.
735
Монмартр — расположенный на холмах район Парижа, откуда открывается панорама всего города.
736
Сюлли, Жан Муни (1841–1916) — популярный французский актер.
Хаос хаосом, но надо было чему-то учиться, и тут, как всегда, помощь пришла от женщины. Уже лет тридцать Адамс твердил себе, что нужно побывать в Байрейте. И вот на горизонте появилась миссис Лодж и пригласила его туда. Вместе со всем семейством, родителями и детьми — неизменно зоркими и любознательными ценителями всего прекрасного, — к которым он присоединился в Ротенберге-на-Таубе, Адамс отправился на Байрейтский фестиваль. [737]
Тридцать лет назад он, побывав на фестивале, много вынес бы для себя, а дух великого мастера открыл бы ему огромный новый мир. Но в 1901 году впечатления оказались совсем не в духе великого мастера. В 1876 году Байрейт с его строениями в стиле рококо создавал, надо думать, соответствующую атмосферу для Зигфрида и Брунгильды, [738] даже для Парсифаля. Но все это время Байрейт — тихий, сонный, захолустный городок — оставался вне мира, который к 1901 году сильно изменился. Вагнер же был неотъемлемой частью этого изменившегося мира, столь же привычной, как Шекспир или Брет Гарт. Рококо звучало диссонансом. Даже воды Гудзона и Саскуэханны пожалуй, и самого Потомака — то и дело вздымались, чтобы смыть с земли богов Валгаллы, а в Нью-Йорке среди толп упоенных молодых энтузиастов почти невозможно было слушать «Гибель богов», [739] не испытывая нервного потрясения. В Байрейте оно быстро рассасывалось в атмосфере музыкального филистерства, и, казалось, речь идет не о судьбе богов, а о баварских композиторах. Пусть Нью-Йорк или Париж были — как кому угодно корыстными, развратными, вульгарными, но там общество на гнили своего распада взращивало семена брожения и принимало их всходы за искусство. Возможно, они и были таковыми; во всяком случае, Вагнер в первую голову нес ответственность за пробуждение нового эстетического чувства. В Нью-Йорке Вагнера понимали лучше, чем в Байрейте, а в легкомысленном Париже он не раз заставлял вздыматься воды Сены, чтобы смыть Монмартр или Этуаль, а заодно и магию честолюбия, опутавшую волшебными чарами его героя. Париж по-прежнему льстил себя мыслью, что только он и может стать ареной последней трагедии богов и людей, а чтобы она разразилась в Байрейте — такого никто не мог и подумать и, если бы это даже случилось, не повернул в его сторону головы. Париж кокетничал с катастрофой, как со старой любовницей, и взирал на нее смеясь — как поступал уже не раз: ведь они знали друг друга от века, еще с тех пор, когда Рим принялся грабить Европу. Иное дело Нью-Йорк. Там катастрофы встречали с онемелым ужасом, словно неотвратимое землетрясение, и внимали Теркине, [740] которая ее возвещала, с дрожью и трепетом, каких не испытывали с того давнего времени, когда народные ораторы кричали о добродетели народа. Лесть утратила свои чары, но Fluchmotif [741] доходил до сознания каждого.
737
Байрейтский фестиваль — ежегодный фестиваль вагнеровской музыки в театре Байрейта, построенном в 1876 году баварским королем Людвигом специально для постановок опер Рихарда Вагнера (1813–1883).
738
Зигфрид и Брунгильда — персонажи оперы Р. Вагнера «Кольцо нибелунгов» (1853–1874). Парсифаль — герой одноименной музыкальной драмы оперы-мистерии Вагнера (1882).
739
«Гибель богов» (1870–1874) — последняя часть тетралогии Вагнера «Кольцо нибелунгов».
740
Теркина, Милка (1864–1941) — знаменитая певица, исполнявшая женские партии в операх Вагнера.
741
Мотив проклятия (нем.).
Адамса несло по течению, пока Брунгильда не стала привычкой, а Теркина — союзницей. Он тоже играл в анархию, но отвергал социализм, который, по мнению его молодых друзей, пестовавших свои эстетические чувства под куполом Пантеона, [742] отдавал буржуазностью, низшими средними классами. Бей Лодж и Джо Стикни задумали основать совершенно новую и небывалую по оригинальности партию — консервативно-христианских анархистов, — целью которой было возродить истинную поэзию, вдохновленную «Гибелью богов». Подобная партия не могла найти вдохновение в Байрейте, где и пейзаж, и история, и люди отличались — относительно — солидностью и тяжеловесностью и где единственным духовным интересом был музыкальный дилетантизм, которого великий мастер не переносил.
742
Пантеон — выстроенное неподалеку от Латинского квартала здание, в котором находятся гробницы Руссо, Вольтера, Гюго и многих других знаменитых французских деятелей литературы, науки, искусства.