Воспитание мальчиков
Шрифт:
И тут важны две вещи. Во-первых, ребенок должен знать, что вы его любите больше жизни. Во-вторых, ваши эмоции должны быть острыми, крайними и правдивыми. Ребенку важно видеть, что мама или папа по-настоящему страдают, хотя и кричат, руки распускают, что родители испуганы не на шутку, что если они прибегают к крайнему средству, значит, проступок действительно серьезный.
Есть родители, которые лупят ребенка за «двойку», за разбитую хрустальную вазу, за порванную одежду, за сломанный будильник и далее по списку «преступлений», обязательных в нормальной детской жизни. Бьют,
Один мой приятель рассказывал, что после наказания дочерей ремнем ему становится жутко плохо — поднимается давление, заходится сердце. Лежит он на диване, жена и девочки носятся с микстурами, пилюлями и стаканами воды. И приступ папин дочерей пугает сильнее, чем физическая расправа.
— В таком случае, не пробовал ты пропустить расправу и сразу свалиться якобы в приступе? — спросила я.
— Пробовал. Неэффективно. Они же видят, что я придуриваюсь, ничего у меня не болит. Бодро включаются в представление, а потом хихикают в своей комнате.
Мите было восемь лет, когда последний раз я подняла на него руку. Дело происходило в Мехико. Муж работал там собственным корреспондентом «Комсомольской правды». Мы — при нем, в длительную командировку едут всей семьей. Квартира, она же корпункт, в два с лишним раза больше московской. Мыть полы без швабры — тяжело. А швабра пропала. Сгинула. Все обыскала — нет швабры. Митя искал вместе со мной, ходил по квартире, предположения выдвигал:
— Может, из гостей кто-нибудь взял? Или соседи?
— Как ты себе это представляешь? Заглянули чаю попить и ушли со шваброй? Ложись на пол, лезь под кровати, посмотри там.
И на пол ложился, и заглядывал во все углы — так целую неделю. Пока за какой-то надобностью не заглянула я в большую коробку от телевизора в кладовке, где хранились нужно-ненужные вещи. В коробке лежала швабра со сломанной ручкой.
Я настолько опешила, что вышла из кладовки с двумя обломками швабры в руках и протяжно спросила:
— Митя-а-а?
— Извини, мама, я нечаянно сломал.
— Ах, нечаянно! — заорала я. — А врал тоже нечаянно? А про гостей и соседей сочинял тоже нечаянно? Спектакль разыгрывал нечаянно? Швабра — это ерунда! Но ты обманывал! На чистом глазу, как последний врун!
Я кричала и бегала за сыном по квартире, размахивая остатками швабры, несколько раз попала по спине, но не сильно.
Вечером, рассказывая обо всем мужу, я говорила:
— Понимаю: он нас, да и себя испытывал. Митя за свою недолгую жизнь переколотил много посуды, испортил кучу вещей. Чего стоит только журнальный столик, стеклянную столешницу которого Митя разбил. Швабра в этом ряду — чепуха. Он разведывал: что будет, если слукавить, промолчать о содеянном. Кроме того, как выяснилось, Мите запала в голову мысль, когда-то мною высказанная, что отсроченное наказание не бывает суровым. Я ему показала отсроченное! А признайся он сразу, отделался бы легкой нотацией. Чего ты улыбаешься? Радуешься, что не сам палачом выступил?
— Только удивляюсь. Как это Митька не сообразил тихо вынести сломанную швабру на улицу и выкинуть? Тогда бы ему все сошло с рук.
Наверняка нашим детям многое сошло с рук ввиду отсутствия у нас информации. Я не знаю, например, когда они впервые попробовали курить или пить вино. Но совершенно убеждена, что наказание должно соответствовать проступку.
ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ ПРОМАХИ
Тема битья вплотную примыкает к теме другого насилия — мальчишеских драк.
Очень долго я была, каюсь, этакой доморощенной толстовкой. И светлый принцип Льва Николаевича Толстого — непротивление злу насилием — казался мне истиной в последней инстанции. Поэтому когда старшенький Никита подрос, а подрос он рано — в два года за четырехлетнего принимали, — я запрещала ему драться. Полностью запрещала. Вела длительные беседы про то, что есть люди, а есть животные. Животные не умеют разговаривать, поэтому они сражаются и кусают друг друга. А человек — это высшая ступень природы, он способен объясняться, любую проблему решить с помощью диалога. Когда человек пускает в ход кулаки, он становится животным. И надо, чтобы все люди перестали драться, тогда и войны прекратятся, и никто погибать не будет. А самые лучшие люди те, которые не дают сдачи, когда их бьют. Ведь проще всего остановить драку, не участвуя в ней. Если много-много людей перестанут давать сдачи, воцарится мир.
Поэтому, Никиток, никогда и никому не давай сдачи! Помни, что ты человек.
Год я так Никите внушала непротивленческие идеи, второй. И вдруг однажды воспитательница в детском саду отводит меня в сторону:
— Скажите, пожалуйста, вы Никиту дома бьете?
Вопрос был настолько нелеп (до побега и первой
порки оставалось три года), что я рассмеялась:
— Конечно, бьем регулярно.
— Это заметно.
Воспитательница ответила без тени юмора, пришлось повиниться:
— Извините, я пошутила неудачно. Просто странно даже подумать, что мы можем бить детей. А почему вы спросили?
— Потому что ваш Никита, вроде не трусливый мальчик, но пугается, вздрагивает, стоит на него замахнуться.
— А кто на него замахивается?
— Это неважно, — закончила воспитательница разговор.
Мне-то как раз самым важным казалось, кто и почему замахивается на моего ребенка.
Вечером я делилась с мужем опасением, что нашего мальчика, возможно, истязают в детском саду: — Вздрагивает он! Конечно! Единственный ребенок, наверное, которому запрещено давать сдачу.
— В каком смысле? — не понял муж. — Кем запрещено?
— Мною.
— Все равно не понимаю. Как это ты запрещаешь давать сдачи?
— Словами. Рассказываю, что есть люди и животные…
И далее по тексту, вплоть до того, что станешь, сыночка, настоящим человеком, если никогда не будешь давать сдачи агрессору.
Женя смотрел на меня с ужасом. Будто мы вчера познакомились, я произвела прекрасное впечатление, а сегодня оказалась дура дурой. Между тем мы женаты более пяти лет.