Воспитание под Верденом
Шрифт:
Нет, не все. На дороге лежат в грязи четыреугольные пачки, четыре небольшие бумажные коробки — несомненно папиросы, которые его высочество везет с собой для раздачи солдатам; его адъютант только что бросил их. Еще не придя в себя от удивления, еще переживая происшедшее, четверо землекопов стоят посреди дороги, глядя то вслед машине, то на неожиданный подарок.
Что нужно здесь кронпринцу? Зачем он нй фронте? Это должно означать, что он заботится о своих войсках; но армия посмеивается, ибо всем слишком хорошо известно, как мало сражение под Верденом нарушает его барский образ жизни; он забавляется гончими, красивыми француженками и сестрами милосердия или развлекается с партнерами по теннису, в то время как все германские племена вот уже семь месяцев проливают за него кровь на фронте. Сейчас он проехал мимо, швырнул папиросы; если не поднять их тотчас же, они отсыреют. Весело приговаривая, готовый испачкать ради друзей руки, Отто Рейнгольд уже нагибается, чтобы взять их. Но кто-то хватает его за локоть.
— Брось, — прикрикнул вполголоса трактирщик Лебейдэ. — Это не для нас. Если кто-нибудь хочет одарить нас, пусть найдет для этого время.
Испуганно „и пристыженно смотрит Рейнгольд на Карла Лебейдэ, на его мясистое веснушчатое лицо, плотно сжатый рот, гневные глаза. И Лебейдэ широкой подошвой сапога превращает в кашу ближайшую пачку папирос; затем он продолжает путь, подымается по лестнице у баков с водой — наверх, к баракам. Бертин и батрак Пршигулла безмолвно следуют за ним. Позади со вздохом сожаления плетется добряк Отто Рейнгольд. Одиноко поблескивают в дорожной грязи остальные три светлые коробки — тридцать папирос.
Чорт возьми, думает Бертин, что произошло? А ведь что-то произошло. Вот он какой, Лебейдэ! Никто не пикнул, все повиновались. Может быть, батрак Пршигулла или слесарь Рейнгольд попозже, украдкой вернутся из барака за папиросами, но это уж неважно.
Карабкаясь вместе с другими по лестнице, Бертин удивленно задает себе вопрос: как поступил бы он, не будь здесь Карла Лебейдэ? Он философски и с видом превосходства усмехался, когда из машины летели подарки. Кроме того, ему не нужны папиросы. Но он достаточно честен для того, чтобы признать, что он бы, пожалуй, все-таки поднял коробки, не пропадать же добру. Проехал кронпринц — тоже событие! Наверное, он выгрузил на фронте кучу Железных крестов и торопился теперь обратно в Шарлевиль, не подозревая, что его только что осудил трактирщик Лебейдэ.
Кронпринц едет во тьме, плотно сжав губы. Оп недоволен обстоятельствами, которые сильнее его, недоволен и собою, поскольку бессилен перед обстоятельствами. Он вовсе не раздавал знаков отличия. Он ехал на фронт, чтобы снова убедиться в своей правоте. Но он не понял того, что другие одержали над ним верх… что у него опять не хватило мужества швырнуть этим всесильным господам свою шпагу, остановить машину и вылезть из нее. Это соблазнительно удобная, машина, великолепно обитая, весьма комфортабельная. Но что пользы в ней, если другие от его имени принимают неправильные, с военной точки зрения, решения? История в конечном итоге запишет их на его счет! Позавчера генералы собрались в Пьерноне, расположенном па железнодорожной линии между Лонгьеном и Мецом, под председательством кайзера и с участием представителей нового верховного- командования, которое с конца августа сует нос во все дела. Предмет совещания — угрожающее положение под Верденом. Что делать? На этот раз царит обнадеживающая откровенность. Он, Фридрих Вильгельм, германский кронпринц, генерал-полковник прусской армии, находит, что жизнь подтвердила его самые сокровенные мысли, его жалобы и претензии: во-первых, основная ошибка заключалась в том, что атаку начали на слишком узком фронте; во-вторых, хотя ему и обещали войска, но не прислали их, когда силы, собранные для первого удара, оказались недостаточными. Только из-за того, что наступление с самого начала не велось с удвоенным составом частей и не одновременно на обоих берегах Мааса, пало геройской смертью и впустую немало народу. Кроме того, недооценили сопротивляемость французов, которые хотя и отступали, но сражались все время, так что едва удалось, истощив резервы, дойти всего лишь до Дуомона, но не дальше. Потом вдруг оказалось достаточно войск, чтобы в течение месяцев отвоевывать с ужасными потерями крохотные кусочки территории, что нисколько не помешало французам подготовить и начать наступление на Сомме. Теперь остается принять решение: открыто признать банкротство под Верденом и тем самым спасти жизнь и здоровье десятков тысяч немецких юношей либо сохранять декорум, видимость и, продлевая их муки, заполнять госпитали больными.
Принц откидывается на спинку сиденья, закрывает глаза. Пред ним встают и седые головы позавчерашних генералов, и молодые лица, только что промелькнувших пехотинцев. В его представлении возникают то те, то другие, смотря по тому, что подсказывает ему сердце.
Один только месяц идут дожди, а количество больных уже достигает тридцати и более процентов всего личного состава. Люди простуживаются, лихорадят. Их, собственно, следовало бы отправить, в тыл, им необходим врачебный уход. — Причина заболеваний — в позициях. Занятые во время ожесточенных боев, начавшихся еще в июле, они были выбраны р оборудованы не для зимовки. Они не годятся как исходные пункты для будущих атак, не годятся для обороны, если бы французу вдруг вздумалось перейти в наступление между Пфеферрюкеном и Та-ванной: они слишком высоко и на виду расположены, исковерканы, тонут в грязи. Артиллерия в безвыходном положении повсюду, где вблизи нет узкоколейных дорог, — иным способом невозможно доставлять материалы и боевые припасы. Поэтому он сразу согласился, когда кое-кто из командования признал необходимым отодвинуть позиции назад. Отказаться от территориальных приобретений последних месяцев, укрепиться основательно на высотах Ардомон — форт Дуомон — Пфеферрюкен и в одну прекрасную ночь «сократить» фронт, швырнув весь этот котел грязи французам: получайте, голубчики, наслаждайтесь!
Принц зябнет. Он плотнее натягивает меховое одеяло на худые ноги, нервно трется спиной в меховой куртке о подушки. От его ноздрёй расходятся к углам рта те две морщины, которые придают его профилю некоторое сходство с предком, старым Фрицем.
К сожалению, такого рода полумера ни в коем случае не устранит главного зла. Командование армейской группы Маас — Ост послало своих самых способных офицеров, и те установили: при помощи этой меры нельзя преодолеть ни длинных лутей и подступов к фронту, ни сложности размещения резервов, ни трудностей питания и снабжения огнеприпасами. Французы слишком умны для того, чтобы дать заманить себя в такую грязь. Непригодна эта высоко расположенная позиция и для нового наступления. Нет, надо итти до конца, очистить с трудом завоеванное пространство, вернуться примерно к исходным линиям февральского наступления, продвинуться к железной дороге на Азанн; едва ли даже следует удерживать лес Фосс и высоту 344. Это было бы разумно, но невозможно. Если подумать, как прошел 1916 год, то честь дома Гогенцоллернов не допускает этого отступления. Битва на Сомме — неудача; на восточном фронте под нажимом Брусилова еще большая неудача, с австрийцами — старая беда: застряли 4в долине Этч; в Буковине — целые полки переметнулись на сторону врага; чехи больше не хотят знать Габсбургов. Достаточно только вспомнить 1908 год, Эренталя, аннексию Боснии, чтобы понять, что вся война началась как афера, связанная с внутренней политикой Габсбургов. Теперь вмешиваются и румыны: пятнадцать армейских корпусов — далеко не пустяки! Мрачные перспективы для Германии! И вдобавок еще отступление на западе! Невозможно. Немецкий солдат вступил бы на путь сомнений, взял бы под подозрение все свое начальство, в которое он пока еще слепо верит, а последствия внутри страны были бы просто неисчислимы! Германия идет навстречу самой тяжелой зиме, хлебные рационы пришлось свести к полуфунту, для солдат тоже начинаются месяцы недоедания. Народ поддерживает только моральная сила, вера в императорский дом, в непобедимую армию, в победоносный исход войны. Признать, что бои под Верденом были впустую, — это значит признать Карла Либкнехта пророком, дозволить большинству в рейхстаге перейти в наступление, опозорить династию и верховное командование, быть вынужденным, чего доброго, еще держать ответ за «бессмысленно пролитую кровь»! Можно ли это допустить? Нет, этого нельзя допустить. Можно ли этого избежать? Этого можно избежать, если не вмешиваться, оставить все по-старому, скрепя сердце возложить на плечи немецкого солдата эту новую жертву. Немецкий солдат примет ее, охотно умрет за славу отечества, безропотно простоит зиму в грязи, на посту, против исконного врага. Только — никаких признаков слабости, никакой ложной гуманности! Немец всегда хотел, чтобы им управляли, он любит крепкую руку — и тогда он в состоянии достать звезды с неба.
Пред кронпринцем встает морщинистое лицо старого юнкера, который убежденно излагал эти самые мысли, его небольшие глаза, отрывистый голос — кронпринц улыбается про себя. Другие возражали, например фон Лихов, который с недавних пор командует на левом берегу Мааса. Но то, что они говорили, была чушь. Их предложения шли только от разума, а если рассчитывать только на разум, как раз и не достанешь звезд с неба.
Пока генералы спорили, он, принц, наблюдал за своим отцом, верховным главнокомандующим. О, папа умеет создать благопристойную видимость, изображать державного председателя этого военного совета, глядеть орлом. Но сына он не обманет. У отца было вялое лицо, морщинки вокруг глаз, с большим трудом он сохранял самоуверенное, царственное — выражение лица. Сын знал то, что в состоянии разгадать только сыновья: совсем иначе милейший папа представлял себе войну, когда с такой помпой начинал ее. Скорее — наподобие императорских маневров, не правда ли? Но все обернулось иначе. Машина пошла совсем по-иному, ваше величество, дьявольски по-иному. Сначала папа полагал, что во время войны сам будет начальником своего генерального штаба, — прекрасный сои в безмятежное, мирное время. Затем ему пришлось отставить добрейшего Мольтке, а теперь — и ловкача Фалькенгейна, призвать двух новых богов, которых он и вовсе не терпел.
Полумеры, одни полумеры. Если бы бросить, наконец, церемонии с так называемыми нейтральными странами и начать без предупреждения, как только они попадут под прицел немецких подводных лодок, отправлять на съедение рыбам все суда, доставляющие Англии провиант и Франции американские снаряды — и через полгода войне конец! Пусть тогда господа американцы с их Вильсоном протестуют, пусть даже пошлют свою жалкую армию: милости просим, господа! Они стали бы только мишенью для наших полевых гаубиц — только и всего.
Автомобиль плавно несется — чудесная машина на рессорах из прекрасной немецкой стали. Когда с румынами будет покончено, папа собирается рискнуть: предпринять шаги к заключению мира, чтобы заткнуть глотку папе римскому. Это ни в коем случае не повредит. Ведь в Бельгии, разумеется, все останется по-старому: она так или иначе не уйдет из германских рук, как и рудный бассейн Лонгви и Брие. Если хорошенько поразмыслить и пробежать глазами по карте, то все верденское наступление представляет собой лишь стратегическое обеспечение этих завоеваний на случай мирных переговоров. Об этом, конечно, никому не говорят, даже господам депутатам, которые удостоили главную ставку своими аннексионистскими проектами. Чисто военные причины, естественно, определяют и военные решения. Поэтому-то, когда первый удар по крепости не удался и от шумихи по поводу падения Вердена почти ничего не осталось, бедняга Фалькен-гейн и придумал эту знаменитую «войну на истощение». С военной точки зрения, Верден — обыкновенная крепость. Прикрываясь ею, французы, опираясь на Шалон, держат наготове новую оборонительную линию. Но политически для будущего Германии, для ее промышленности Верден является единственным и незаменимым! И потому, вздыхает престолонаследник, надо оставаться на старых позициях, надо продержаться на них зиму.
Стемнело. Сверкая большими фарами, машина с шумом проносится сквозь ночную тьму к полоске света на горизонте: это Шарлевиль, где кронпринца ждут уютные, хорошо натопленные комнаты, приятный ужин. Размышления растрогали принца, он весел, хорошо настроен. Он обращается с шуткой к своему адъютанту, который, по-видимому, немного вздремнул:
— Собственно, мы могли бы сделать крюк, любезнейший. Выпить черного кофе у сестры Клер в полевом госпитале Данву. Неплохо, а?
Адъютант, моментально очнувшись, почтительно соглашается: это было бы во всяком случае приятнее, чем блуждать ночью в «непогоду, подражая старому Гете и его лесному царю.