Воспитание под Верденом
Шрифт:
После короткого размышления Бертин говорит:
— Идет!
— Превосходно! Теперь мне остается выполнить еще поручение брата, который через меня посылает вам свою автоматическую ручку.
Большая рука Кройзинга держит перед ним черную палочку. Бертин пугается, его глаза из-под шлема робко ищут взгляд другого, нащупывают воинственное лицо Кройзинга, смутно виднеющееся в глубоком мраке ночи.
— Не надо, — говорит он тихо, — она принадлежит вашим родителям.
— Она принадлежит вам, —спокойно отвечает Кройзинг. — Я выполняю волю завещателя
Бертин, колеблясь, берет подарок и осматривает
— Будем надеяться, что она послужит вам дольше, чем Кристофу, и всякий раз, когда вы станете писать ею, она будет напоминать вам о благодарности Кройзингов. Автоматическая ручка пригодится писателю.
Бертин робко благодарит. Он ощущает твердый длинный предмет во внутреннем кармане мундира как нечто чуждое и новое, как некую западню. Кройзинги крепко забрали его в руки.
Книга пятая В ТУМАНЕ Глава первая ОКТЯБРЬ
Земля — ржавый диск, над которым опрокинулось серое, как олово, небо. Вот уже месяц непрерывно льет дождь.
Двадцатое октября. Четверо солдат, усталые и мрачные, плетутся с вокзала Муаре. Обер-фейерверкер Кнаппе производил с ними сортировку партии пороха в товарном вагоне — скучное занятие! Теперь работа закончена. Всем хочется затянуться папироской или закурить трубку: но не тут-то было. Жалованье выдадут послезавтра, во вторую половину дня, тогда солдаты запасутся куревом на ближайшие десять дней. А до тех пор перебивайся, как знаешь. Бертин, например, обещает троим по одной из оставшихся у него в бараке папирос — бумага раздражает его чувствительное горло.
Подрагивая от сырости, четверо солдат угрюмо шагают по шоссе в сторону артиллерийского парка. Дорога покрыта толстым слоем серой кашеобразной грязи. Башмаки на шнурках — неподходящая обувь для такой слякоти. Солдаты закутались в палатки, словно в короткие плащи с капюшонами: хотя бы сверху не мокнуть! Но они возвращаются после целого рабочего дня в лесу Фосс, и толстое полотно уже успело пропитаться водой. Влажны и рабочие куртки, надетые поверх мундиров, еще совершенно сухих. Если станет холоднее, можно укрыться шинелями.
Четыре человека, совершенно разных, добровольно помогали обер-фейерверкеру: смекалистый трактирщик Лебейдэ — в; расчете добыть какое-нибудь курево у железнодорожников; батрак Пршигулла, потому что он верный спутник Лебейдэ; Отто Рейнгольд — добрая душа, — чтобы не лишать товарищей партнера по игре в скат; Вернер Бертин — по причинам, тесно связанным с его прогулкой к передовым окопам.
Обер-фейерверкер Кнаппе принадлежит к тем сухопарым людям со впалыми щеками и жиденькой русой бородкой, на добросовестность которых безусловно можно положиться. Такие, болезненные на вид, доживают до восьмидесяти лет.
Трактирщик Лебейдэ — старый знакомый. До самой своей гибели под пулями рейхсвера, во время заранее обреченного на неудачу восстания рабочих в одном из берлинских районов Гольцмаркштрасее — Яновицбрюкке в году 1919, он молчаливо проводил в жизнь все, что считал правильным, действуя настойчивостью и убеждением, всегда доброжелательно улыбаясь уголками глаз.
Батрак Пршигулла, заморыш с детства, девятый или десятый ребенок в семье, вероятно, развивался бы иначе, то есть обладал бы более живым умом, если бы ему своевременно вырезали
Наконец Отто Рейнгольд — олицетворенная услужливость. Ласковым выражением лица, беззубым ртом и голубоватыми глазами он напоминал бы старую бабу, если бы тщательно подстриженные усики на верхней губе не подчеркивали его мужественности. Впрочем, он весьма уважаемый слесарь на Турнштрассе в районе Берлин — Моабит.
Нестроевой Бертин очень изменился с тех пор, как побывал там, «впереди». Это признают все. Он не в состоянии забыть исхудалые лица саксонцев, их огрубелую кожу, красные от бессонницы глаза. Он все время помнит, что вот уже месяц эти окопы поливает дождем, что вряд ли там, «впереди», у людей есть горячая пища, но зато уж, верно, они утопают в грязи; грязь повсюду — на платье, руках, сапогах. Блиндажи безнадежно полны водой, на каждом шагу застреваешь в чавкающей, скользкой глине.
Каждая впадина превратилась в лужицу, дороги, ведущие к передовым линиям, проходы и поперечные соединения давно стали непригодными, по человеческим понятиям. Но там-то как раз господствуют другие, нечеловеческие понятия. Вот почему Бертин сегодня добровольно несет сверхурочную службу. Он объяснил это товарищу Палю, который, однако, не склонен вдаваться в такого рода размышления: пусть лучше те, там, на фронте, призадумаются, наконец, о причинах своего положения и вытекающих отсюда последствиях.
Все четверо устали и голодны, хотят курить, мечтают о том, чтобы развесить мокрую одежду у горячей печки. Наверно, уже часа четыре, а может быть, и все пять, — рано наступившая темнота кажется еще мрачнее от сырости; Сейчас дождь перестал, по к чему обманываться — эта передышка только до вечера,
В конце дороги, по которой недавно проходили французские пленные, вдруг показывается автомобиль. С потушенными, согласно предписанию, огнями он быстро несется вперед. Карл Лебейдэ, взяв под козырек, разглядывает приближающуюся машину.
— Друг, — обращается он к батраку Пршигулле, — взгляни-ка, не висит ли; там у парня тряпка над прожектором?
Тем временем «парень» подъезжает ближе, тряпка оказывается квадратным флажком: Флажок, черный с белым, окаймлен красным. С шумом несется большой светло-серый туристский автомобиль; на задних сиденьях — два офицера.
— Братцы, — испуганно кричит батрак Прпшгулла, — во фронт! Кронпринц!
Нижним чинам, когда они отдают честь членам императорского дома, полагается-застыть как вкопанным у края дороги и следить взглядом за проезжающими. Так же поступают и эти четверо измученных — солдат: они влезают в грязь, становятся во фронт и ждут неизбежных брызг машины. Шофер, вероятно, такой же солдат, как и они сами, не смеет замедлить ход только для того, чтобы сберечь четырем ландштурмистам в серых клеенчатых фуражках время, которое уйдет на чистку одежды. Шлеп! — машина с шумом промчалась мимо. Но тут происходит что-то странное: худощавый офицер, уткнув подбородок в меховой воротник, подносит затянутую в перчатку руку к козырьку, сбоку высовывается второй и бросает нечто, падающее далеко позади машины. Она мчится дальше, становится все меньше и меньше, все исчезает в тумане.