Воспитание под Верденом
Шрифт:
Ну и беседы это были! Разинув рот, прислушивались обитатели солдатской палаты к речам и возражениям низкорослого Паля, а долговязый лейтенант сиял от удовольствия, стараясь не остаться у него в долгу. Загнанный, наконец, в тупик, лейтенант заявлял, что он плюет на единение. Если кто-нибудь не умеет постоять сам за себя и идет ко дну, туда ему и дорога! Он сам во всяком случае не из тех, кого можно стереть в порошок, — и это самое главное. Настоящий человек — это тот, кто сам себе прокладывает дорогу. По старой поговорке: не будь плох, тогда поможет и бог; а если не бог — то пожарная команда! Паль в ответ указывал на то, что и это рассуждение имеет в виду необходимую предпосылку — наличие пожарной команды, то есть опять же солидарности и взаимопомощи в борьбе за существование.
Никто из них не отступает от своей точки зрения. Но если ясно, что на стороне Паля разум, факты, что он, попросту говоря, прав, то в пользу Кройзинга говорит лишь то, что он развлекает всех, когда, огрызаясь, словно овчарка, ссылается всегда на собственную особу как наилучшее из доказательств.
Паль ворочается с боку на бок, обернувшись лицом к окну, сквозь которое льется мягкая синева. Его мысли, как всегда, прямолинейны и касаются основного вопроса: как пробудить в этом инженере и ему подобных воспоминания о юношеских чувствах, как им внушить, что грешно расточать свои таланты? Как научить их отчетливо понимать весь ход своего развития: их превращение в покорных слуг священной частной собственности — частной собственности на все те природные блага и естественные силы, которые отняты произволом и вооруженным насилием у изначального собственника — у общества? Паль видит перед собою порабощенное, жаждущее освобождения человечество, у него кружится голова от той гигантской задачи, которая ждет его на родине. Существующий уровень жизни — слишком тесное жилье, дорогая еда, короткие досуги, недостаточное развитие, слишком малый срок школьного обучения, однообразная работа, беспросветная жизнь, слишком сильное тяготение к жизненным удобствам буржуазии — парализует или отводит на ложный путь ту изобретательность, те таланты, то своеобразие, которые дремлют в огромной армии эксплуатируемых.
Портик однажды рассказывал ему, что христианство победило потому, что пробудило самосознание в женщинах, рабах, военнопленных и детях, раскрыло их волю к действию и сделало их членами церковной общины. В этом, как и во многом другом, говорил Бертин, христианство явилось предтечей социализма. Удастся ли ему, Палю, еще дожить до того времени, когда после всего этого угара разрушения два или три освобожденных народа покажут миру, какие исполинские созидающие силы кроются в них?
Когда Кройзинг возвращается в свою комнату, сестра Клер как раз занимается уборкой. Лейтенанта Флакобауэра взяли в массажную поупражняться на нескольких
несложных гимнастических аппаратах. Он, наверно, будет отсутствовать с полчаса. В Кройзинге как бы напряженно работает гудящий мотор воли, как бы сыплются искры от электрических разрядов. Он садится на кровать и смотрит на женщину, которая поливает пол едким, вонючим раствором лизола.
— Ну, Клер, — говорит он без обиняков, — что же будет с нами?
Фрау Шверзенц, жена подполковника, испуганно поднимает на него прекрасные, строгие, как у монахини, глаза. Разве она так плохо умеет скрывать свои чувства?
— Что угодно обер-лейтенанту? — став в почтительную позу, спрашивает она тоном насмешки и над собой и над ним.
Он огорченно смотрит на нее.
— Оставьте, — говорит он, — отбросим в сторону всю эту чепуху, возьмем быка за рога. Если бы я был ремесленным мастером, а вы горничной, мы давно договорились бы и могли бы тотчас же обсудить, как и на каких условиях мы вступим в брак. Наше положение сложнее, потому что мы тонко чувствующие люди.
Сестру Клер он испугал, ее бросает в жар и в холод.
— Прежде всего ложитесь-ка, господин лейтенант, дайте отдохнуть вашей ноге и не говорите того, за что вы * не можете отвечать.
Но ей стыдно, что она невольно уклоняется от ответа. Кройзинг послушно ложится и смотрит на нее самым смелым взглядом, на какой только способен.
— Клер, — говорит он, — вы все знаете. В этой комнате было трое мужчин, любящих вас: один из них уже убрался отсюда — самый благородный из нас, но и самый слабый, а рохля Флаксбауэр может, не добившись вашего расположения, до конца своих дней мечтать о вас, ему это пойдет лишь на пользу. А я — же как раз тот, который женится на вас или пропадет, как старый, высохший гриб.
Сестра Клер отшатывается.
— Вы, оказывается, вымогатель. Вы совсем взбесились и приперли меня к стенке…
Но Кройзинг качает головой. #
— Я только описываю создавшееся положение. Я без ума влюблен в вас, Клер, влюблен не просто как ветрогон, а по-настоящему. Когда я думаю о том, что в ближайшие двадцать лет вы денно и нощно будете со мной, то от радости готов прыгать до потолка и кататься по полу. Вы об этом знаете, вы же не ханжа: вы женщина, настоящая женщина, со всеми достоинствами и недостатками. Я не возношу вас до небес, не говорю вам сентиментальных слов, не льщу вам, не лапаю вас.
— Вам бы здорово влетело, господин лейтенант…
— …но я стал плохо спать, потому что спрашиваю себя, как все это устроится, какие у нас средства к жизни. Пока длится война, я буду донимать тех моих современников, против которых меня пошлет верховное командование; пока — я только простой лейтенант-сапер, но через три четверти года я стану известным летчиком Кройзингом или обращусь в бесформенную груду костей.
Сестра Клер удивленно смотрит па него, опускает глаза, идет к кровати, вновь подымает их, вдруг замечает, что у нее в руках мокрая половая тряпка, надевает ее на швабру и снова принимается подтирать пол.
Кройзинг все говорит, и Клер чувствует, что он, не спуская с нее глаз, следит за всеми ее движениями.
— Когда война кончится и мы выйдем из нее невредимыми, — ты, не заразившись ничем, а я, не сломав себе шейных позвонков или не разбив морды, — когда мы опять будем дома и вся Германия будет праздновать победу, что я в состоянии буду тебе предложить? Маленький сутулый Паль в соседней палате очень неглуп. Какие у инженера виды на будущее? Мальчиком я всегда мечтал стать капитаном торгового судна; мне представлялось, что это замечательно — стоять на капитанском мостике и быть хозяином большого белого судна, отвечать за все от носа до кормы и от верхушки мачты до трюмов. Я не задумывался над тем, что ни одна гайка на судне не принадлежит капитану. Теперь я знаю, что капитан — это всего-навсего умеренно оплачиваемый инженер транспорта. У него не так уж много возможностей, даже если его жена и имеет право на даровое кругосветное путешествие в каюте первого класса. Что я в самом деле могу предложить тебе, кроме себя самого? Уютную квартиру в четыре комнаты в Аугсбурге или Нюрнберге, двух благородных стариков родителей и, в лучшем случае, автомобиль, если завод предоставит его мне. Ну, этого-то я, надеюсь, до- ;бьюсь.
Сестру Клер вдруг схватывает то задорное настроение, которое, после пятнадцатилетнего замужества, снова вернулось к ней на фронте.
— В самом деле, — невинно спрашивает она, — это крайне необходимо, ибо без автомобиля, да, без автомобиля, господин лейтенант, я не могу быть счастлива.
Кройзинг попадается на удочку.
— Вот именно, — говорит он печально, — я хорошо представляю себе это. Кто знает, в каких условиях вы привыкли жить, прежде чем попали сюда? Говорят, вы из богатого дома и ваш муж был штабным офицером. Нам придется жить совсем по-другому. Не у всех такие большие средства.