Воспитание воли
Шрифт:
Бесполезно говорить, что и в тех случаях, когда мы хотим пробудить в себе отвращение к образу жизни, какой мы вели до сих пор и которого намерены впредь избегать, мы должны стараться составить себе точное и живое представление такой жизни во всех ее частностях. Надо, если можно так выразиться, просмаковать все отталкивающие стороны жизни лентяя. «Проглотите зернышко перца, — говорит один древний философ, — и вы его не почувствуете; но попробуйте его разжевать, возьмите на язык, и вы ощутите невыносимо резкий вкус во рту, язык и нёбо защиплет, вы расчихаетесь, и из глаз пойдут слёзы». Вот точно так же, в переносном смысле, мы должны поступать, когда думаем о жизни, исполненной лени и чувственности, чтобы возбудить в себе отвращение и стыд перед такой жизнью. И отвращение это должно относиться не только к самому злу, но и ко всему, «из чего оно вытекает и к чему приводит». Не будем подражать тому обжоре, которому доктора
Итак, мы видим, что лучшее средство укрепить в себе какое бы то ни было чувство, это — подолгу и как можно чаще поддерживать в нашем сознании идеи, с которыми оно находится в связи; стараться, чтоб эти идеи выступили перед нами выпукло, ярко, отчетливо. А чтобы этого достигнуть, необходимо представлять себе каждую вещь конкретно, со всеми ее живыми, характерными подробностями. Кроме того, благодаря такому методу, чувство развивается, во-первых, под влиянием других однородных с ним чувств, которые оно естественно притягивает к себе, во-вторых, — под влиянием возбуждающих одно другое разнообразных соображений
Чтобы помочь этому процессу развития нужного нам чувства, полезно читать с этой целью. Примеры, которые мы будем находить в практической части книги, окажут большую поддержку тем из нас, у кого нет привычки к такого рода размышлениям. Все книги, трактующие о благодетельном действии умственного труда, о тех радостях, какие он дает, и о дурных сторонах праздности, будут для нас превосходным подспорьем. Как нельзя более полезно в этом смысле чтение некоторых мемуаров, например мемуаров Милля, писем Дарвина и т.п.
Если ход размышления правилен, если мы сумели окружить себя тишиной и вызвать в нашей душе состояние полного покоя, необходимого для того, чтобы эмоция проникла до самой глубины нашего сознания, то размышление неизбежно приведет нас к решению. Но если бы даже решение и не явилось, не следует думать, что все эти усилия потеряны для нас. «Когда человек, — говорит Милль, находится в этом исключительном состоянии, его стремления и все его душевные силы той минуты становятся для него образцом, с которым он сравнивает и которым он меряет свои чувства и поступки в другие моменты. Все его привычные влечения преобразовываются и формируются по образцу этих благородных движений души, несмотря на их скоротечность». Человека можно в этом случае сравнить со скрипкой, которая, говорят, совершенствуется под пальцами великого артиста. Раз мы сумели выбрать минуту, чтобы окинуть твердым и строгим взглядом всю нашу жизнь, — не может быть, чтобы эта минута не получила для нас особенного значения, чтоб она не выделилась из множества других минут, которые мы провели, живя день за днем; раз мы пережили в воображении все радости, какие дает труд, и всю горечь вялой жизни «безвольных», — не может быть, чтобы весь склад наших мыслей, все направление нашей деятельности не получили энергичного, благодетельного толчка. Но необходимо часто возвращаться к намеченному рисунку; начатый набросок необходимо дополнять, беспрестанно подновлять в нем неясные штрихи, иначе каждый новый поток внешних впечатлений, проходя в нашем сознании, будет стирать их без остатка. Добрые движения — если их не закреплять — останутся бесплодными, не приведут к поступку.
5. Поэтому в высшей степени важно не спешить бросаться в шумный поток внешних впечатлений. Надо сосредоточиваться, чтобы наши порывы энтузиазма к труду и отвращения к праздности имели время завершиться, т.е. вызвать в нашей душе твердое решение.
Живое, отчетливо сформулированное решение в деле самообновления, безусловно, необходимо. Бывает, так сказать, два рода решений, являющихся в обоих случаях результатом размышления. Бывают великие общие решения, обнимающие собой всю жизнь человека, определяющие все ее направление. Такие решения наступают обыкновенно после долгих колебаний между многими возможными дорогами жизни. Чаще всего ими завершается тяжелая борьба; в великой душе они определяют резкий, окончательный разрыв, в минуту энтузиазма, со всем, чему мы подчинялись под влиянием привязанности к семье, дружеских связей или светских предрассудков, направляющих жизнь молодого человека по общему проторенному пути, каким идет большинство.
Для слабой души, стадных людей решение равносильно поражению: им покупается постыдный мир. Решение у трусливых натур — это торжество посредственности, когда человек навсегда отказывается от всяких попыток к борьбе, когда он мирится с жизнью большинства и закрывает глаза перед требованиями идеала, превышающего все то, что может вместить его дрянная душонка. Но между этими двумя крайними случаями, приводящими к безвозвратным решениям, мы находим все степени человеческой слабости, когда молодой человек колеблется, падает, поднимается и опять падает, когда ему не удается заставить молчать призывы более высоких идеалов, но когда, за отсутствием воли, он вновь и вновь возвращается к тому, что сам же презирает. Такие люди — озлобленные, всегда готовые к восстанию рабы. В противоположность стадным натурам, они не мирятся со своим падением; они понимают всю прелесть трудовой жизни, но не могут работать; гнушаются своей праздностью — и не делают ничего. Да, они рабы, но знание законов в психологии может дать им свободу, если они с первых же шагов не отчаются в своем избавлении и не поставят условием, чтоб оно совершилось немедленно.
Такие решения являются как бы венцом, заключением, и потому они так важны. Такие решения — это, так сказать, краткая, точная формула бесчисленных влечений, наклонностей, чувств, результатов опыта, чтения, размышлений.
Так например, для того, чтобы определить общее направление наших поступков, мы должны остановиться на одной из двух существующих гипотез относительно конечной будущности вселенной. Или мы примем вместе со скептиками, что мир — в том виде, как он существует, — есть, так сказать, результат игры случая, удачного стечения обстоятельств, которое больше не повторится, что жизнь, сознание явились на землю лишь случайно. Или же мы примкнем к сторонникам противоположного тезиса и будем верить, что вселенная идет по пути развития все к более и более высокому совершенству.
Скептический тезис имеет за себя только один аргумент — что мы ничего не знаем, что мы прикованы к нашей планете, что мы живем «в этом далеком уголке вселенной», как заключенный в своей темнице, и возводить в универсальный закон то немногое, что мы знаем, было бы с нашей стороны величайшей претензией. Противоположный тезис имеет за себя достоверность факта и, в некотором смысле, обладание. Мы знаем только нашу планету, наш мир, но мир этот повинуется определенным законам — и уже давно, так как жизнь предполагает неизменное постоянство законов природы. Если бы например с видимыми признаками хлебных растений сегодня совпадали съедобные качества, завтра какие-нибудь другие, а послезавтра свойства ядовитые, жизнь на земле не могла бы установиться. Я живу — следовательно законы природы постоянны. А так как начало жизни на земле относится к силурийской эпохе, то неизменяемость законов природы надо считать миллионами лет. Это то мы и имели в виду, говоря, что нравственный тезис имеет за себя обладание.
С другой стороны, в результате всех этих миллионов лет непрерывного развития явились мыслящие существа, и эти мыслящие существа превратились в существа нравственные. Как же после этого не допустить, что мир совершенствуется, что жизнь стремится придти к разуму и нравственности? И естественная история, и история человечества учат нас, что все ужасы борьбы за существование привели к более высокому нравственному развитию человеческой расы.
Кроме того и мысль, так же. как жизнь, предполагает порядок и постоянство. Хаос и мысль — веши несовместимые. Мыслить — значит организовать, классифицировать. А мысль, сознание — это единственное реальное понятие, какое мы знаем, и принимать скептический тезис — не значит ли это признавать, что единственное известное нам реальное понятие есть ничего больше, как химера? Да даже если бы мы это и признали, такое признание не будет иметь большого смысла для нас. Это будет лишь предположение, пустой звук, лишенный всякого содержания.
И так, мы видим, что теоретические доводы в пользу нравственного тезиса достаточно вески. Практические же доводы можно считать решающими. Скептический тезис приводит к оправданию личного эгоизма: с точки зрения этого тезиса только ловкость, уменье, способности ценятся в человеке; если добродетель и заслуживает одобрения, то лишь в качестве высшего проявления ловкости.
Прибавим к этому, что самый выбор здесь не произволен: он обязателен; ибо не выбрать ничего — значит все-таки выбрать. Вести праздную жизнь, жить для наслаждения — значит фактически признавать то положение, что все значение человеческой жизни в наслаждении. А это тезис в высшей степени метафизический при своей простоте и наивности. Очень многие из нас гораздо более метафизики, чем они воображают: они бессознательные метафизики — вот и все.