Воспитание воли
Шрифт:
Вот до какой степени верно, что сила воли есть самое ценное приобретение и притом наиболее богатое хорошими последствиями.
Почему же все эти маленькие усилия так важны? Потому что ни одно из них не пропадает даром: каждое несет свою долю материала на построение привычки; каждое облегчает трудность следующего действия. Наши поступки влияют на нас, отлагаясь в нашей душе в форме привычек: привычки быть внимательным, привычки быстро приниматься за работу, привычки не прислушиваться к голосу наших желаний, как не прислушиваемся мы к жужжанию мух.
Помимо всего прочего, действие, как мы это видели выше, сильно поддерживает самую мысль. Ежеминутно вводя в наше сознание однородные с нашими мыслями презентативные состояния, действие оживляет наше внимание, когда последнее начинает притупляться. Записывать свои мысли, делать заметки во время чтения, формулировать свои возражения в точных словах, — все это, как мы уже видели, играет такую же вспомогательную роль в отношении мысли, имеет для нее такое же значение, как лабораторные работы для химика или геометрические формулы для геометра.
Но действие, поступок, имеет своим последствием еще одну чрезвычайно важную вещь. Поступок является в некотором смысле манифестацией: действовать — значит публично заявлять свою волю. Наши поступки обязывают нас перед общественным мнением, показывая, к какому лагерю мы принадлежим. Все моралисты утверждают,
Но полезное влияние действия этим еще не исчерпывается. Прибавьте к выше приведенным соображениям то наслаждение, которое несет с собой всякая деятельность, — наслаждение до такой степени сильное, что многие из нас действуют только затем, чтобы действовать, — без цели, без пользы, часто даже в ущерб себе. В этом наслаждении есть что-то острое, опьяняющее: быть может, это объясняется тем, что действие — более чем что-либо другое — дает нам ощущение нашей силы, заставляет нас чувствовать, что мы живем.
Таким образом, с какой стороны мы ни взглянем, присоединение действия, поступка, к размышлению является безусловно необходимым, ибо одно только действие может соорганизовать прочные привычки, более того, превратить в потребность то, что вначале было положительно неприятно. Действуя, мы закаляемся в борьбе с роковыми влечениями нашей природы, привыкаем постоянно, ежеминутно одерживать верх над всем тем, что мешает нам достигнуть полной власти над своим «я». Кроме того, являясь публичной манифестацией нашей воли, в пределах, превышающих ее действительный уровень, поступок — действие закрепляет наши решения и своей силой, и силой общественного мнения, к которому оно обращается, и в довершение всего дарит нам в виде награды живую, бодрящую радость.
2. К сожалению, время произвольной деятельности очень коротко; притом большая часть нашего существования поглощается физиологическими нуждами и общественными отношениями. До пяти, шести лет ребенок живет жизнью животного. Он спит, ест, играет, и в этом заключается вся его жизнь. В этом возрасте ему дай Бог только успеть разобраться в хаосе осаждающих его сознание внешних впечатлений: внешний мир его ошеломляет; о том, чтобы господствовать над ним, не может быть и речи. До восемнадцати лет человек слишком занят изучением того, что говорили и думали другие, чтобы думать самостоятельно. Казалось бы, что, покончив с этим второстепенным, вспомогательным делом и закалив свои умственные способности многолетним бескорыстным общением с наукой, он мог бы наконец принадлежать себе, мог бы обратиться к изучению своего «я» и к наблюдению новой общественной среды, в которую он попадает. Но, к несчастью, даже в том случае, когда юноша достаточно знаком с окружающим его миром, ясность его взгляда внезапно затемняется, туманное облако встает между его наблюдательностью и его собственной личностью, с одной стороны, и с другой — между его критическим чутьем и окружающей общественной средой. Туманные мечты теснятся ему в душу, высокие бесцельные порывы наполняют его ум. Причина этого явления самая простая: в организме юноши совершается переворот; наступает возмужалость. И вот в том возрасте, когда, казалось бы, человеку так легко стать господином своего «я», он становится рабом своих страстей. Горе тому, кто, как это постоянно случается со студентами во всех университетских городах Европы и Америки, очутится один на полной свободе, без поддержки, без руководителя, лишенный всякой возможности рассеять плотную атмосферу обманчивых иллюзий, которая его душит. Превратившись в студента, молодой человек словно угорает: он не в состоянии руководить собой и поневоле подчиняется предвзятым мнениям, которые слышит кругом. Кто из нас — взрослых, созревших людей, — возвращаясь мысленно к этой поре своей жизни, не посылал проклятий той безрассудной непредусмотрительности, с какою общество бросает юношу по выходе из лицея или гимназии одного в большой город, без нравственной поддержки, без руководящих принципов, если не считать такими принципами бессмысленных ходячих формул, в которых расписывается блестящими красками все то, что в сущности есть лишь звериная жизнь? Как это ни странно, но даже у отца семейства не редкость встретить что-то вроде предубеждения против трудящихся, скромных студентов, — вот до какой степени сильно влияние ходячих идей!
Прибавьте к этому, что в своем одиночестве молодой человек не умеет даже работать: у него нет системы в труде — ему ее не дали, — системы, которая была бы приспособлена к его силам и складу ума. Поэтому студенческие годы, — годы, которые уходят на высшее образование, для дела нравственного самоосвобождения обыкновенно пропадают. А между тем это хорошие годы, когда жизнь бьет ключом. Студент принадлежит себе почти безусловно. Бесчисленные тяготы жизни почти не давят его плеч. Он еще не носит ошейника профессии, ремесла. Нет у него и забот, которые приходят с семьей. Время принадлежит ему вполне и безраздельно. Но к чему служит эта внешняя свобода для того, кто не властен над собой? «Ты повелеваешь здесь всем — могли бы мы ему сказать — только не собой»6, и, поэтому, его дни слишком часто проходят бесплодно. Притом, даже при такой полной свободе, много времени поглощают роковые житейские нужды. Встать с постели, одеться — на это надо положить полчаса; хождение в университет и обратно, в ресторан и обратно, обед, пищеварение, несовместимое с умственным трудом, посещение знакомых, писание писем, непредвиденные помехи, необходимый моцион, недомогание, болезни, — все эти настоятельные надобности, с прибавкой восьмичасового сна, необходимого для человека, который работает, отнимают около шестнадцати часов в сутки. Нетрудно подвести итог. Позднее ко всем этим надобностям прибавятся еще обязанности профессии или службы, и тогда —даже урезав до последней возможности время обеда и прогулки — хорошо, если останется каких-нибудь пять часов в день, которыми человек может вполне располагать для любимого труда и спокойного размышления. С другой стороны, если из общей суммы работы вычесть время, которое уходит на справки в книгах, на переписку и вообще на самый процесс письма, и даже те секунды, когда мы дышим и когда никакое усилие невозможно, — нас удивит, как мало останется у нас времени на усилие мысли. Если вдуматься поглубже, нельзя не возмущаться лживостью всех этих биографий, способных только отнять у молодежи последнюю бодрость, — биографий, в которых нам описывают ученых и политических деятелей, работающих по пятнадцать часов ежедневно.
К счастью, как говорит Боссюэ (мы уже цитировали это место), «для каждого дня довольно немногого, лишь бы каждый день давал это немногое»: мы подвигаемся вперед даже при медленной ходьбе, если никогда не останавливаемся. Главное условие для умственного труда это — я не скажу регулярность, но: непрерывность. Гений есть лишь долгое терпение. Все крупные работы были выполнены настойчивостью и терпением. Ньютон открыл всемирное тяготение благодаря тому, что постоянно думал о нем. «Невероятно, какие чудеса делает время, когда мы имеем терпение его подождать и не торопиться», говорит Лакордэр. Взгляните, что происходит в природе: наводнение, опустошившее Сен-Жервесскую долину, принесло с собой самое ничтожное количество наносной земли, между тем как медленное действие морозов и дождей и едва заметное движение ледников — год за годом, камень за камнем, дробят скалистые стены и ежегодно заносят долины чудовищной массой земли. Какой-нибудь ручей, несущий песок, стирает изо дня в день свое гранитное русло; пройдут века, и в каменистой почве утеса образуется промоина огромной глубины. Так же и в человеческой жизни. Все большие дела создаются накоплением таких маленьких усилий, что если взять каждое в отдельности, оно покажется до смешного ничтожным в сравнении с выполненным трудом. Вся Галлия, когда-то покрытая лесами и болотами, была распахана, изборозждена дорогами, каналами, железными дорогами, покрылась деревнями, городами, — и все это сделалось миллионами отдельных усилий, незначительных сами по себе. Каждое из писем, составляющих гигантскую «Somme» Св. Фомы Аквинского, — надо было, чтобы Св. Фома его написал; надо было далее, чтобы наборщики набрали их все для печати букву за буквой, и из всего этого труда, непрерывно возобновляющегося на несколько часов ежедневно в течение пятидесяти лет, вышло чудовищно громадное произведение. Действие, деятельность — настоящая, мужественная — выражается в двух формах неравного достоинства. Иногда она идет большими скачками, порывами, проявляет себя в минуты подъема энергии, а иногда, наоборот, выливается в настойчивом, упорном, терпеливом труде. Даже в военном деле, в основе нужных для него качеств лежит выносливость, способность не поддаваться усталости, упадку духа, и уже на этой основе разыгрываются от времени до времени блестящие военные подвиги. Но для труда не существуют даже подобные яркие взрывы энергии: усиленная работа приливами, полосами, не может быть одобрена ни в каком отношении: почти всегда за такой полосой наступает длинный период изнеможения и праздности. Нет, только настойчивое, долгое терпение — вот истинное мужество в труде. Главное, к чему должен стремиться студент, это — никогда не оставаться праздным. Время потому так и дорого, всякий это понимает, что потерянные минуты потеряны навсегда, безвозвратно. Поэтому время надо экономизировать. Но я далеко не сторонник строгого распределения времени по часам; расписания и таблички ни к чему не ведут. Большая редкость, чтобы им следовали с подобающей точностью, а наша лень так хорошо умеет создавать благовидные предлоги для своего оправдания, что зачастую мы пользуемся этими табличками, чтобы бездельничать в те часы, когда по расписанию полагается не работать. С щепетильной аккуратностью соблюдаются только те статьи, в которых предписываются отдых, прогулка и т.п. С другой стороны, невозможность добиться того, чтобы установленные правила исполнялись во всех своих частностях, приучает волю видеть себя разбитой в своих усилиях их соблюдать, и сознанием, что мы выходим и всегда будем выходить побежденными из этой борьбы, отнимает у нас последнюю бодрость. Кроме того, очень часто случается, что человек не расположен к труду именно в те часы, когда по расписанию он должен работать, и чувствует себя способным работать в часы, назначенные для прогулки.
В умственном труде надо больше свободы, больше произвола; цель воспитания воли не в узком повиновении приказам какого-нибудь прусского капрала. Отнюдь нет. Совсем другою целью должен задаваться студент: он должен стараться быть деятельным всегда и во всем. А для такого дела нет определенных часов: все часы для него одинаково годны. Быть деятельным — значит храбро вскочить с постели поутру, живо одеться и сесть за рабочий стол без колебаний, не позволяя посторонним мыслям отвлекать нас от дела. Быть деятельным в труде — значит никогда не читать пассивно, а во всем и постоянно делать усилие. Но смысл выражения быть деятельным этим не исчерпывается: решительно встать из-за стола, когда пришла пора идти на прогулку, сходить в музей, когда мы чувствуем, что наш запас нервной энергии истощился и усилие перестает быть плодотворным, — тоже значит быть деятельным. Ибо в высшей степени неблагоразумно насиловать свою энергию, когда она отказывается служить: такие усилия только истощают и обескураживают. Минуты временного упадка энергии — не потерянные минуты: надо только уметь ими пользоваться. Посещение художественных выставок, беседы с умными, развитыми товарищами могут с большой пользой наполнить такие минуты. Можно быть деятельным даже в еде, стараясь хорошенько разжевывать пищу, чтобы не обременить желудок излишней работой. Главный враг молодежи — это минуты косности, безвольной апатии, проходящие в постыдном безделье, — те минуты, когда человек часами просиживает за своим туалетом, когда он с утра до вечера зевает, заглянет в одну книгу, возьмется за другую, когда он не может прийти ни к какому решению, когда у него нет сил ни приняться за работу, ни откровенно сказать себе: сегодня я буду лениться. Чтобы быть деятельным, нет надобности искать для этого случаев, ибо такие случаи представляются с утра до ночи ежедневно.
Превосходное средство заставить себя быть деятельным — это никогда не засыпать, не назначив себе работы на завтра. Я говорю не о количестве работы: такое аккуратное отмеривание ни к чему не ведет; о нем можно сказать то же, что мы только что говорили о «распределении времени по часам»: нет, я разумею лишь характер, род труда. Затем, на следующее утро, проснувшись, еще одеваясь, человек, если можно так выразиться, хватает свой ум и, не давая ему времени развлечься посторонними мыслями, запрягает его в работу; насильно тащит свое тело к рабочему столу, сажает, и прежде чем оно успело запротестовать, рука уже взялась за перо и пишет.