Воспитание воли
Шрифт:
А как удобно во многих отношениях удаление от больших центров! Некоторые писатели сравнивали маленькие города с монастырями. И в самом деле, вы находите там покой и тишину, по истине монастырские. Вы можете следить за своей мыслью без всякой помехи: вас не развлекает окружающая среда. Ум не разбрасывается: вы живете в себе. В этой невозмутимой тишине сравнительно редкие впечатления выигрывают в глубине. Мысль пробуждается мыслью, идеи группируются, следуя закону сродства. Воспоминания оживают, ум развивается спокойно, постепенно, а такое развитие несравненно выше того лихорадочного развития скачками, какое имеет место в больших городах.
Ночь приносит с собой полный отдых, и, просыпаясь, поутру, вы чувствуете прилив энергии, а прогулка в лесу, на чистом воздухе, еще больше подкрепляет ваши силы. Ни раздражительности, ни лихорадочных волнений: спокойное и настойчивое преследование идеи до самых глубоких разветвлений становится делом вполне возможным и легким. Всю работу памяти можно выполнять — и как еще
Дальнейшие доказательства бесполезны. Не внешние условия создают талант — кто же этого не знает? Развитие идет не от периферии к центру, а от центра к периферии. Внешние условия играют лишь вспомогательную роль: способствуют или противодействуют развитию, и быть может даже менее, чем это обыкновенно полагают. Поэтому делить учащуюся молодежь на живущих и не живущих в Париже не имеет ни малейшего смысла; тут можно установить только две главные категории: категорию молодых людей с энергичным характером, действующих обдуманно, способных к серьезной работе, и категорию молодых людей со слабой волей, которые не умеют трудиться. Первые — в какую бы среду они ни попали — делают чудеса с самыми ничтожными средствами, и обыкновенно бывает даже так, что их энергия создает нужные средства; вторые — будь у них под рукой хоть пятьдесят библиотек и столько же лабораторий — не делают и никогда не сделают ничего.
3. Мы подошли почти к концу четвертого отдела нашего трактата. Мы начали этот отдел подробным исследованием расплывчатой сентиментальности — душевного состояния, в высшей степени опасного в деле воспитания воли. Мы рассмотрели причины, вызывающие у молодых людей это состояние, и средства для борьбы с ним; затем мы попытались рассеять наивные иллюзии, приводящие молодого человека к таким чудовищным ошибкам в его оценке удовольствий. Нам пришлось остановиться на вопросе о чувственности, на различных формах, которые она принимает, и указать, какими средствами можно бороться против нее. И наконец, попутно, мы разбили те готовые мнения — софизмы, имеющие характер аксиом, которые подсказывает наша лень всем тем, кто не хочет трудиться. До сих пор наша работа была работой разрушения, теперь нам предстоит обратная процедура, т.е. созидание. За размышлениями, так сказать, отрицательными, пример которых мы привели на этих страницах и которые каждый студент должен будет дополнять собственными размышлениями, сообразно своему личному опыту, должны следовать размышления положительного характера, укрепляющие энергию и воздействующие на волю непосредственным образом.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Радости труда
1. Нет мысли безотраднее, как мысль о скоротечности человеческой жизни. Видишь, как безвозвратно уходят часы, дни, месяцы, годы. Чувствуешь, как это движение быстро несет тебя к могиле. Человек, расточающий свое время на преследование ничтожных целей, человек, который не создает ничего прочного, что отмечало бы пройденный путь, испытывает, оглядываясь назад, очень странное чувство: прошедшие годы оставляют по себе воспоминание только тогда, когда они были наполнены производительным трудом, — и вот эти-то прошедшие годы кажутся ему пустыми. Прожитая жизнь сводится к нулю в его сознании, и в душе его возникает непреодолимое ощущение, что все его прошлое было лишь сном — пустым и бесплодным.
С другой стороны, когда жизненный путь потеряет для такого человека интерес новизны, когда житейские невзгоды покажут ему всю ограниченность его сил, когда он ясно сознает, что в будущем его ожидает то же самое однообразие, которое так надоело ему в настоящем, — годы начинают лететь для него еще быстрее, и к гнетущему ощущению, что прошлое было лишь сном, присоединяется другое, еще более тяжелое, что и настоящее — не более, как сон. Для тех, кто не умеет — наперекор неотвратимым требованиям органической жизни, наперекор своей лени, обязанностям профессии и общественных отношений — отвоевать в свою полную собственность известное число часов на размышление — лучших часов в своей жизни, этот сон имеет в себе даже нечто трагически пассивное: быстрый поезд уносит их с собой, как арестантов, помимо их воли.
Человек мыслящий мчится к могиле не менее быстро, но он знает, что всякое сопротивление бесполезно: он свободен, потому что примирился с неизбежным. Но он старается по крайней мере удлинить, насколько возможно, свое короткое странствие и достигает этого тем, что не дает своему прошлому исчезнуть бесследно. Он знает, что для тех, чей жизненный путь не оставляет следов, ощущение эфемерности человеческого события становится невыносимым. Он знает, что это чувство неизбежно для празднолюбцев, для «светских людей», для большинства политических деятелей, чья жизнь проходит в ненужных никому занятиях, в преследовании ничтожных, мелких целей, — одним словом, для всех тех, чей труд не дает осязательных результатов.
Освободиться от этого убийственного, гнетущего чувства мы можем только тогда, когда вся наша жизнь, все наши усилия посвящены служению какой-нибудь руководящей идее, которую мы стараемся осуществить. Тогда мы испытываем противоположное чувство — чувство реальности нашего существования. Живое и сильное у земледельца, каждое усилие которого оставляет видимые следы, это чувство достигает высшего своего развития у писателя, проникнутого значением своей общественной роли. Каждый день прибавляет для него что-нибудь новое к осязательным результатам вчерашнего дня. Кончается тем, что его жизнь до известной степени отождествляется с его творениями и как бы заимствует у них частицу их конкретной реальности. Таким образом, жизнь человека труда оказывается в буквальном смысле реальнее и полнее жизни празднолюбца. Привычная праздность превращает наше существование в бесплодный, жалкий сон. Только спокойный, бодрый и производительный труд придает вкус нашей жизни. Только труд может урегулировать, сделать привычным и удесятерить то живое, жизнерадостное, полное ощущение, которое зовется «чувством бытия» и которого празднолюбец никогда не узнает.
И если бы даже трудовая жизнь работника мысли не была сама по себе живым источником радости, которую дает только труд, то и тогда она была бы без всякого сравнения привлекательнее жизни лентяя. Уже по одному тому, что труд избавляет человека от бесцельной, утомительной сутолоки, от мелочных забот, от удручающей, невыносимой скуки — неизбежного спутника праздности, он делает его существование положительно завидным. «Когда я жил в Маере, — говорит Дарвин, — мое здоровье было плохо, и я лентяйничал скандальнейшим образом; у меня осталось от этого времени такое впечатление, что на свете нет ничего мучительнее праздности». «Когда солдат или крестьянин жалуются на труд, который им приходится нести, заставьте их ничего не делать», — сказал Паскаль. Да, празднолюбец — сам себе палач, и абсолютная физическая и умственная праздность неизбежно порождает тяжелую, гнетущую скуку. Большинство богатых людей, избавленных судьбой от благотворной необходимости трудиться и не имея энергии ни поставить себе определенную цель, ни приняться за ее осуществление, хорошо знакомы с этим мучительным чувством. Эти несчастные с головой погружаются в сплин, повсюду влачат за собой свою скуку или ищут разнообразия в чувственных наслаждениях, которые очень скоро приводят их к пресыщению и в результате удваивают их страдания.
Но абсолютная праздность встречается редко, и, по пословице, «дьявол придумает работу тому, у кого ее нет». Когда для человека не существует возвышенных целей, его умом неизбежно овладевают мелкие интересы. У кого нет серьезного дела, тому всегда довольно времени на бесконечное пережевывание мелочных дрязг и обид, а это занятие не только не может служить пищей уму, но, напротив, убивает его. Сила чувства, — коль скоро она не направлена по чистому руслу лучшей стороны нашей природы, которое она могла бы оплодотворить, — изливается по сточным канавам нашего животного естества и грязнится. Булавочные уколы самолюбия разрастаются в язвы; неизбежные в жизни маленькие житейские невзгоды отравляют существование, отнимают сон. Да, не красна вблизи безмятежная доля вельможи, которой мы завидуем. Для праздных людей даже удовольствия становятся тяжелой повинностью, теряют всю свою соль, весь аромат, ибо для человека удовольствие неразлучно с трудом. Праздность отзывается даже на физиологических направлениях: замедляет работу питания, кровообращения и подрывает здоровье. Что же касается умственной деятельности, то отличительные ее черты в этом состоянии — смутность мысли и бесплодное, утомительное пережевывание мелочей. Ум сам себя гложет, по энергическому пародному выражению. А уж о деятельности воли нечего и говорить: стоит только вспомнить, как быстро она атрофируется у праздных людей: всякое усилие становится до такой степени мучительным, что празднолюбец ухитряется видеть страдание там, где человек деятельный не подозревает даже и возможности страдания. Какой разительный контраст представляет это состояние с жизнью человека труда! Труд есть непрерывная, длящаяся форма усилия, вследствие чего он служит превосходным средством воспитания воли, и умственный труд более, чем всякий другой, ибо почти все виды физического ручного труда могут уживаться с почти абсолютной разбросанностью мысли. Напротив того, умственный труд предполагает не только физическую дисциплину — повиновение тела, скованного, так сказать, силой внимания, но и дисциплину мыслей и чувств. И если эта диктаторская власть воли над мыслью не сменяется периодами полного изнеможения вследствие усталости, если мы умеем беречь свои силы и пользуемся ими экономно, прилагая свою энергию в уменьшенном, хотя и достаточном объеме, в те долгие часы, которые не могут быть отданы умственному труду, то наше высшее «я» выработает привычку к постоянному бодрствованию, контроль над собой станет для нас самым естественным делом; и так как весь секрет человеческого счастья в умении руководить своими мыслями и чувствами, то косвенный путь настойчивого труда приведет к открытию философского камня человеческой жизни, который есть счастье.