Воспитанник Шао.Том 1
Шрифт:
Он, Рус, никому ничего не должен. Ничем не обязан. Он волен распоряжаться своею судьбой и жизнью.
Правда, его ценили за качества присущие диверсанту. Но это частности. За конфликты с обучавшимися, и даже жертвы, его не наказывали. В лагере уважали тех, кто железно мог постоять за себя. Но сознание требовало правды, видения истины. Хотелось побыть на той земле, по которой так горько плакал дед.
В те месяцы, воспользовавшись инцидентами на границе России с Китаем, общей запутанностью первых дней, перешел в Северную Корею, а оттуда на землю Советской страны. При нем было немало русских денег, выменянных у спекулянта на корейские и американские купюры, которые Рус с невинной простотой изьял
Но почему в последнее время к нему прицепились? Его личное дело, что он бросил базу. Он свободный человек.
Тот, осторожный, в шляпе, который в Полоцке пристал к нему с расспросами, наверняка, был агент. Рус убил его: коротко и жестоко.
Но потом началось. Сначала кто-то за ним следил: это было уже в Витебске. Рус тоже оставил лежать его в глубоком овраге у моста. Потом второй. Тогда и понял, что неспроста за ним увязались. Начались бессонные тревожные ночи, сплошные скитания. Да и пора было возвращаться в родные горы Китая. Около месяца длился путь до китайской границы. Временами удавалось отрываться от преследователей, но они как бы чувствовали, куда следует монах. Дни превращались в кошмары. Ежесекундно, взведенный в рывок, Рус ожидал нападения. Сейчас точно не может сказать: страдали ли от его кулаков невинные граждане. Но если находил у преследователя пистолет или нож, то сомнения отпадали. А на подходе к границе уже имел три пистолета. С ними он и перешел кордон. Дальше следовал наставлениям Вана. Хэйлунцзян удалось проехать товарным поездом без всяких происшествий. Вокзалы были спокойны. Никто по ним не бегал, не шарил подозрительными глазами и не обходил вагоны.
Монах хорошо помнил карту страны. Некоторые станции поезд проходил без остановок. На других ненадолго останавливали, прицепляли вагоны, трогались дальше. За эти сутки Рус отоспался, успокоился.
На станции в Харбине не было видно сутолоки и военизированных нарядов. Ясно: службы медлят. Дорога шла практически без происшествий, если не считать, что в Дэхое гоняли какую-то мелкую банду на путях. Только в Аньшане заметил патрули, осматривающие вокзалы, но они были еще беспечны. На следующий день резкими сиренами с кораблей возвестил о себе Далянь.
По тому, как держал его в поле зрения худой китаец, Рус догадался, что район поисков расширен, что на него уже кое-кто натыкается. Удостоверившись, что соглядатай один, не держит связи и рассчитывает только на себя, в одной из подворотен обрушил на него всю обиду последних дней. Пустые кости назойливого китайца противно хрустнули, и тот без крика упал на землю. Оттащив тело за большой мусорный ящик, Рус быстро пошел к берегу, где надеялся договориться с рыбаками переправиться через пролив Лаотешаньшуйдао. В светлое время суток решил теперь не показываться.
Как громадная широкая волна, движется следом погоня, подступаясь беззвучным валом ближе и ближе. Вот и тогда в Аньшане, потом в Даляне первые брызги достигли его. Волна обступала со всех сторон, и, чтобы не быть безжалостно смытым ею… приходилось лезть в воду.
Просто так никтo не желал везти через пролив. Нужно платить. И это после того, когда тысячи миль оставлены позади. Но никуда не денешься. Нужны юани. Вечер был посвящен изъятию банкнот из касс мелких лавочек.
Один сердобольный рыбак согласился за хорошую сумму перевезти через пролив. К следующему дню сампан пристал к берегу недалеко от Вэйхая.
Здесь было спокойно. Вечером автобусом до Циндао. Теперь Рус удалялся от столицы, от сыщиков. После Циндао стало ясно, что его караулят по всему центру и побережью страны. Но кто там ночью звериным рыком распугал засаду? Надо было уносить ноги, и монах не сдерживал их.
Рус тревожно проваливался в лихорадившее забытье.
Глава седьмая
О, жестокий ритм природы:
Люди падают в траву…
Ну, поплакал — и забудь!
Вечерняя заря образно живописала вытянутыми вдоль ломаных очертаний вершин багряно-кровавыми облачками. Разноцветные штрихи, притемненные общей тенью надвигающейся ночи, палитра расплывающихся по небу красок будили воображение и давали простор фантазии. Поразительно далеко и близко для человека творимое. Вот принимается как свое, неделимое. Сильно: по-родному грустно и щемяще. Вот так бы и смотрел, и стремился в те просторы и разумом, и телом.
«Природа — она в каждой клеточке твоего тела, потому и ты так близок к ней высшим своим совершенством — разумом. И грезишь, и плачешь. Ликуешь, восторгаешься. Готов за крохотную частицу полной гармонии жертвовать всем собой, лишь бы люди видели, познавали совершенство существующего, неисчерпаемость имеющегося. Природа вечна, а потому неповторима и неповторяема: бесшабашная, как самая неудержимая фантазия.
А жизнь? — Жизнь там, где движение. Там, где стремление. Природа без жизни не может. Иначе она не Вселенная. Ничто. То, что невообразимо даже для воспаленного больного ума. То, что не имеет ни понятия, ни представления. Даже не пустота, не вакуум, не черная дыра. Ни размерное, ни безразмерное. Провал материалистического. Имеющее только одно понятие в коротком слове — Ничто. Все остальное — что-то. Всо остальное нужно. Всему остальному имеется место, имеется применение».
Так сидел настоятель Шао в отрешенной задумчивости и до боли в сознании мысленно вытягивался за пределы осознанного поколения. Богатство мысли, накопленных знаний, опыта — все как бы упиралось в невидимую бесцветную стену глухого мрака и молчания. «Как сильна, могущественна — ты, Природа! Мила и недоступна. Житие в бытии. Бытие в сущем. Сущее в..?!»
Иногда Дэ поглядывал на единственную дорогу, ведущую к монастырю. Третий день после общего схода сидел он и, как молодая вдова, терпеливо ожидал новостей. Но время будто бы замерло и, наверное, само задумалось: стоит ли стольких тяжестей и страданий жизнь.
Монах сухо щелкнул пальцами. Три группы ушло, готовы еще люди. В монастырь пришли служители из других обителей. Только вот известий никаких. От этого он становился мрачней, нелюдимей. Отчасти был согласен с доводами патриарха, но хватит ли этих, крайне ограниченных сил. А главное, какова будет истинная активность спецслужб. Каждый отошедший день, холостой сам по себе, сжимал и стягивал дальнейшее настолько, что потом все придется делать с большей скоростью и меньшим временем на раздумье. В столице не замечено постороннего возбуждения. Но Дэ не обольщался. Привыкнув за свою жизнь иметь дела с людьми льстивыми и коварными, он понимал, что при первой мало-мальски убедительной информации все вокруг зашевелится, начнет издавать угрожающие скрипы.
Сейчас, разглядывая карту, он прикидывал, насколько вероятна встреча опекуна с агентами. Из того, что ему было известно, в ближайшие сутки сближение не предвидится.
Но… Оставалось получить первый сигнал. Дэ оторвал взгляд от карты, по которой водил палочкой. Посмотрел на искромсанную щебнем извилистую дорогу и насторожился. По ней скорым шагом решительно двигалась нежданная группа людей численностью более двадцати человек. Прыгающая походка, воинственный пыл идущих настораживали глаз. По мере приближения толпы монах определил: шанхайская школа кемпо. Насколько ему было известно, эта группировка была сильна своей численностью. В великом городе такое не редкость.