Воспоминания (1915–1917). Том 3
Шрифт:
Было обидно отступать, части моего 32-го полка и расположенный уступами слева 30-й полк для поддержки 32-го рвались в бой, настроение среди них, несмотря на потери, было приподнятое, я решил с наступлением темноты пойти в атаку, назначив ее в 8 час. вечера, надеясь неожиданным нападениям занять «Фердинандов Нос» даже без помощи 26-го полкаа.
Увы! Мне это не удалось – я получил приказание от начальника дивизии отойти назад и занять положение, с которого полки выступили утром. Наблюдавшийся подъем и повышенное настроение сразу упали. Отходить было очень трудно, стрелки несли большие потери, многих раненых пришлось оставить на поле сражения. К 11 часам вечера измученные стрелки в подавленном настроении заняли позицию, с которой вышли утром. Я очень опасался, как бы немцы нам не устроили какой-либо пакости,
Но начальник дивизии не разрешил и приказал направить его в место расположения штаба полка в его распоряжение. Таким образом, я остался со своими остатками 32-го полка и 30-м полком, которые только в 12 ночи получили за весь день первый раз горячую пищу. С тяжелым чувством вышел я проводить уходивший батальон 31-го полка, который сам неохотно шел в дивизионный резерв. Темень была непроглядная, было как-то жутко различать в этой мгле отдельные силуэты стрелков, пробивавшихся в тыл по узкой гати, чуть ли не поодиночке.
Вернувшись к себе в блиндаж далеко не в восторженном настроении, мне казалось, что все пропало и ни о каком наступлении больше и речи быть не может. Я застал моего ординарца – в этот день прапорщика Редько – спавшего сладким сном в блиндаже, мне стало жаль этого совсем юношу и, не зная, что ожидает еще ночью и на другой день, не желая подвергать его опасности, я разбудил его и послал его в штаб дивизии с донесением. Таким образом, я остался даже без ординарца.
Выпив чаю и поговорив с Костяевым, командиром 32-го полка, я устроился на своем стуле поудобнее на ночь, надеясь подремать. Устал я страшно за этот день, тишина кругом была необычайная, ни одного выстрела слышно не было, и мы подумали с Костяевым, что и немцы переутомились за этот день и потому вряд ли нас побеспокоят. Разведчики доносили нам, что противник закрепляется на своих позициях, усиливает и подчиняет попорченные и изрезанные проволочные заграждения, а мелкие партии противника выходят по временам из окопов с целью захватить наших еще не убранных раненных, но каждый раз они их отгоняют огнем.
Казалось, все это не предвещало ночной тревоги, и я скоро задремал. Я был разбужен сильным орудийным огнем, сначала я подумал, что это обычный обстрел госп. дв. Стаховцы, но огонь становился все сильнее, я разбудил командира полка, мы вышли наружу, и сразу стало ясно, что это не простая стрельба, а подготовка к атаке со стороны немцев, которые развили огонь до крайних пределов. Было еще темно, но от разлетевшихся снарядов весь участок был освещен как днем, снаряды рвались ежесекундно. Трудно было очень ориентироваться, в 3 час. 30 мин. утра позвонил командир 30-го полка Изюмов, докладывая, что полк его тает, потери огромные и он просит помощь в два батальона, ждет атаки немцев. Я тотчас позвонил начальнику дивизии, прося подкрепления, после чего вся связь была порвана, телефонисты, посланные для восстановления, большей частью были убиты. Пришлось пользоваться летучей почтой, но и многих из них постигла та же участь.
Один случай произвел на меня жуткое впечатление. Я стоял около блиндажа, пропуская мимо себя батальон резерва, подбадривая и благословляя людей, которые шли по ходу сообщения, а я стоял над ними. Кругом был сплошной ад от разрывавшихся снарядов и свиста пуль. В это время ко мне подошел посыльный летучей почты и подал донесение. Прочитав его и написав ответ я, не оборачиваясь, протянул руку, чтобы отдать конверт, но никто его не взял, я обернулся – посыльный лежит на земле, шальная пуля убила его наповал, за шумом разрыва снарядов я даже не слышал, как он упал.
Ужасное состояние, когда чувствуешь, что наступил момент, когда нельзя даже никакого отдать приказания, когда надо предоставить все воле Божьей и ждать. Это чувство какой-то жуткой беспомощности. Около 7 часов утра, когда уже рассвело, ко мне явился командир 30-го полка, не из храбрых, Изюмов, бледный, растерянный и огорошил меня словами: «У меня полка нет, все пропало, все уничтожены».
Зная его паническое настроение, я конечно не поверил ему, что полк уничтожен, изругал его, сказав, что если его полк уничтожен, то он должен был погибнуть с ним, а не являться в штаб
Приказав забрать телефонное имущество из блиндажа, я с пятью или семью стрелками связи решил перейти на ближайшую батарею, чтобы оттуда управлять дальнейшим боем, командиров же полков 32-го и 30-го направил к своим частям, чтобы контратакой опрокинуть немцев, батальон 31-го полка передал в распоряжение Костяева, приказав обоим командирам немедленно по прибытии к своим частям соединиться со мной летучей почтой. Когда командиры полков скрылись из виду, я остался со своими чинами связи, кругом не было ни души, немцы вышедши из лесу, не направились почему-то на Стаховцы, а пошли в сторону, это спасло положение.
Я тогда двинулся к батарее, пришлось проходить «долину смерти». Я шел в ужасном настроении, мне казалось, что все пропало, что я очевидно виноват, наверное, что-нибудь не предусмотрел по неопытности, по незнанию, что мне что-то надо сделать, а что, я сам не знаю – и я был один, никого кругом, кроме этих славных стрелков связи, которые так заботливо, ласково смотрели на меня, как будто чувствуя все, что я переживал. А снаряды между тем с остервенением разрывались то тут, то там, со всех сторон, другие проносились злобно шипя, а то вдруг над головой с треском разрывалась шрапнель и осколки ее со шлепанием падали вокруг на мокрую землю, обдавая меня грязью. Мои стрелки поминутно ложились при пролете гранат, а мне как-то было все равно, слишком я был полон дум о том, что-то делается в лесу, успеют ли мои перейти в контратаку и мне и в голову не приходило, что каждый снаряд несет смерть, я не мог даже себе представить, как это в меня попадает снаряд, и в тоже время мысль, что я останусь целым, когда мою линию прорвали, мне казалась позором, и я, стряхивал с себя комки грязи, которой меня все время обдавало от рвавшихся снарядов. Помню, как жаль мне было одну лошадь – она паслась совсем одна, вероятно, сбежала из какой-нибудь части, как сейчас помню, серой масти. На моих глазах осколком снаряда у нее оторвало одну ногу, и часть зада и она осталась стоять на трех ногах, вся дрожа и как-то странно фыркая.
Минут через 20 я был на батарее, нашел жалкие ее остатки – из 6 орудий одно, из прислуги осталось всего несколько артиллеристов, из офицеров один командир батареи, телефонной связи не было, и эти герои продолжали стрелять из единственного орудия. Поблагодарив людей, записав этих молодцов для представления к наградам, поговорив с ними, я решил дойти до промежуточной телефонной станции, чтобы связаться с начальником дивизии просить поддержки – надо было пройти еще с 1/2 версты, снаряды стали ложиться реже. Сообщение со штабом дивизии было и я мог доложить Редько положение дел, получил разрешение взять из корпусного резерва два батальона на помощь. Вскоре Редько сам приехал на промежуточную станцию.
В это время связь моя летучей почтой возобновилась и я стал получать донесения. Это помогло мне ориентироваться. Контратака удалась, я вздохнул свободно, немцы были оттеснены и я мог вернуться опять в свой блиндаж, мне прислали из штаба дивизии нового ординарца поручика Василенко, с которым я и прошел вместе «долину смерти», все еще осыпаемую снарядами. Но шел я уже не подавленный, а полный бодрости, положение было спасено, мои стрелки дрались, как львы. Один офицер 30-го полка, чудом уцелевший, рассказывал мне, что в одном месте столкнулись в лесу неожиданно для самих себя – роты немцев и наши. В первый момент и те и другие ошалели, а потом кинулись с яростью друг на друга врукопашную. Кололи штыками, разбивали головы прикладами, били кулаками, кусали друг друга, наши одолели, а в другом месте, когда немцы убегали по ходу сообщения, наши их преследовали поверху и били их прикладами по головам – не многим удалось спастись, весь ход сообщения был завален трупами.