Воспоминания арабиста
Шрифт:
— Но я всю жизнь занимался средневековыми арабскими рукописями… — сказал я раздумчиво. — И потом этот срок, 19 июня, остается всего две недели…
— Пожалуйста, читайте записку до конца, — попросил гость.
Там стояло, что прежний оппонент, имя которого уже напечатано в автореферате, внезапно прислал извещение о своей болезни. «Положение критическое: в июне ученый совет соберется в последний раз перед каникулами, а в августе коллеге Мамдуху Мустафе надо возвращаться на родину…».
— Оставьте мне вашу диссертацию, — сказал я.
Хожу, думаю.
…Разбирал, скандировал, переводил арабские стихи пятнадцатого века… Тринадцатого… Одиннадцатого… Восьмого, седьмого… Даже шестого — еще доисламского — столетия, давшего поэзии целое созвездие блистательных имен. Одна аль-Ханса чего стоит! Оды томлениям и радостям любви, элегии, запечатлевшие скорбь и смирение давно ушедших людей, сатиры, полные злой игры слов, — сколько их смотрело мне в глаза с древних страниц! Читал средневековые арабские сочинения по грамматике,
Есть от чего волноваться не только ему.
… Но почему перевод современной общественно-политической литературы — это «вдруг»? Разве скрупулезный разбор средневековых текстов — самоцель, разве медиевистика — лоно, куда можно уйти от действительности? Я никогда не считал так. В истории востоковедения бывали случаи, когда иные исследователи уходили в средневековье как в спасительную пещеру: ни тебе резких звуков, ни свежего ветра, краски приглушены, мысли текут ровно и плавно. «Дела давно минувших дней»… Читаешь иное исследование, порой даже незаурядное, и думаешь: да, наверное, все это так и было, но для чего потревожены покойники? Какие рекомендации титулованный автор дает нашему сегодня, какая нам, живым, борющимся людям двадцатого века, польза от его труда? А ведь наш труд, чему бы ни был он посвящен, обязан приносить пользу обществу, ради этого государство создало нам, ученым, предельно оптимальные условия. Прописная, в общем, истина, но как часто приходится о ней вспоминать… И тут думаешь — да, радостно об этом думать, и все пережитые бури борьбы за новую концепцию отходят на задний план, — что эта концепция, выведенная в результате пристального исследования уникальных древних текстов, позволила взглянуть на арабов как на морскую нацию и служит упрочению их национального достоинства в современном мире. А отсюда — упрочение авторитета нашей науки, нашей страны.
… Потом: как можно отказаться от темы «Перевод с русского языка на арабский…», если я арабист? Не будем уж говорить про минувшее столетие, когда каждый серьезный ученый-ближневосточник считал для себя необходимым знать по крайней мере три главных языка своего региона — арабский, персидский, турецкий, — а специалист по Древнему Востоку владел материалом разных языков этой эпохи; таковы, например, Сильвестр де Саси и Рено во Франции, Френ, Дорн, Сенковский, Болотов, Тураев — у нас в России. Но даже в двадцатых-тридцатых годах нашего века были такие разносторонние знатоки — советские академики Марр, Бартольд, Коковцов, Струве… А иранист Бертельс? А кавказовед Генко?… Арабист Крачковский читал университетский курс «Введение в эфиопскую филологию», его ученик Юшманов был и первоклассным африканистом, а другой ученик, Эберман, кроме арабистики, успешно занимался персидской поэзией. Мне представляются неестественными обозначения: «кандидат (доктор) исторических наук», «кандидат (доктор) филологических наук». Разве филология — не историческая наука? Нет истории без филологии, без критического анализа текстов, памятников той или иной эпохи: ведь именно филологический анализ, прежде чем «законные» исторические дисциплины — нумизматика, сфрагистика, эпиграфика и др. (где тоже участвует филология), — позволяет сделать исторические выводы. В этом убеждают работы наших выдающихся историков: Бартольда, Тарле, Нечкиной, Панкратовой, — мало ли примеров! Но — теперь это видно яснее — нет и филологии без исторической цели. Разве пушкиноведение или Словарь русского языка не служат задачам изучения русской истории XIX века? Филологические работы таких востоковедов, как Марр или Кашталева, [2] тоже привели к отчетливым заключениям в области истории.
2
К. С. Кашталева (1897–1939) — исследовательница терминологии Корана и отражения ее в русской литературе.
Узкая специализация неотвратимо ведет к утрате перспективы, к ослаблению чувства реального, к гипертрофированным оценкам той иди другой темы, к субъективной, несправедливой оценке чужого труда и, в конечном счете, к появлению малополезных опусов со скоротечной жизнью в науке.
Арабиста должно интересовать все арабское. Нет нужды добавлять, что он должен раскрывать историю арабов в перспективе истории всемирной. Мой учитель Игнатий Юлианович Крачковский, посвятивший свою жизнь исследованию средневековых арабских рукописей, явился, вслед за незаурядным литератором и востоковедом А. Е. Крымским, первооткрывателем новой арабской литературы. А 13 июня 1936 г. он оппонировал на защите диссертации о крупном деятеле национально-освободительного движения Египта — Мустафе Кямиле.
Жизнь продолжается. 19 июня 1972 г. историк средневековых арабов выступит на защите филологической диссертации о переводах книги Ленина.
…«Ад-дауля вас-саура»… «Государство и революция».
Я раскрываю том Ленина. Он знаком не только по студенческим и аспирантским экзаменам. Каждый раз перечитываешь эти страницы по-новому, и неизменно они будят и привычные и еще не посещавшие тебя чувства. Почему? Потому что вечно на этих страницах свежее дыхание революционной бури. В каждом слове Ленина — биение сердца революции. «Каждое слово Ленина стреляет», — сказал один из сподвижников Владимира Ильича. А ты от книги к книге, от опыта к опыту зреешь и в то же время остаешься самим собой, вот откуда это переплетение знакомых и новых ощущений.
Рядом с русским оригиналом на мой стол ложатся его арабские переводы — наши, изданные в Москве, и зарубежные, восточные. Здесь и диссертация, и автореферат. Надо скрупулезно проверить наблюдения и выводы каирского коллеги. И надо помочь ему «дотянуть» каждую удачную деталь, каждую счастливую мысль до полного логического завершения, до блеска.
Диссертация о переводах. Что же такое перевод?
Можно, не доверяя своим знаниям, добросовестно выискать в подробных словарях все нужные слова и, следуя точным правилам грамматики, построить иноязычную копию оригинала. Перевод готов!.. Но нет, это всего лишь мертвое зеркало заданного текста. — «Что же вам нужно? — нетерпеливо спрашивает иной востоковед. — Ведь все на месте, все соблюдено. Читатель хочет знать, о чем идет речь в подлинном тексте, — пожалуйста, он это узнал благодаря моему переводу»… Голубчик, повторяю вам, это не перевод. Переводом вы вправе назвать лишь такое воспроизведение оригинала на другом языке, которое пробуждает в читателе те же и такого же накала эмоции, что и подлинник. Очень правильной, слишком правильной, но безжизненной копии это, конечно, не под силу. Почему? Потому что она пользуется лишь словами и грамматическими правилами языка перевода, т. е. его механическими средствами, и не учитывает его красок, аромата, гармонии, которые всегда своеобразны. Отсюда и безжизненность, не правда ли? Значит, перевод может быть выполнен не ремесленником, даже очень искусным, а лишь художником языка. И еще это значит, что нет специальных словарей и грамматик для переводчика, и вряд ли возможно их составить. Да и нужны ли они, если речь идет о художнике? Он пользуется обычными пособиями, а жизнь приходит в перевод от его культуры. Эта культура заключает в себе то, чего нет ни в каких справочниках, — интуицию, реминисценции, знание законов гармонии и деталировки. Она необходимо подразумевает и уважение к избранному автору, позволяющее достаточно глубоко проникнуть в недра его внутреннего мира.
Жизнь в науке, не очень большая, но насыщенная трудом и событиями, показала мне много образцов перевода, действительных и мнимых; отсюда с годами выработался определенный уровень критичности, позволяющий, без оглядки на авторитеты, более или менее четко представлять себе картину предложенного образца и выносить самостоятельное суждение. Сейчас, когда я работал над ленинской книгой, мне были ясны следующие положения: Ленин обращал свое слово к простым людям; революция победила потому, что его идеи стали идеями масс; он пользовался емкой и точной народной речью, вводя в политический обиход новые и новые самоцветы из сокровищницы русского языка, и вместе с тем не чуждался иноязычных крылатых выражений. На этих принципах должен быть построен и каждый перевод его работ: не книжная ученость, а живая речь на данном языке, насыщенная разнообразными фигурами яркого стиля, речь, обращенная от сердца к сердцу.
19 июня. Старое здание на Университетской набережной. Здравствуй, «альма матер»… Каждый стертый камень лестниц, каждая аудитория напоминают о невозвратной юности. В этих стенах Юшманов учил меня арабским буквам; здесь он рассказал мне о встрече с Лениным; здесь, на его уроках, раскрывалась мне этика советского арабиста.
Первый этаж. Малый актовый зал…
— Вопросы перевода марксистской общественно-политической литературы на арабский язык приобретают особенно большое значение сейчас, когда передовые арабские страны, добившись национальной независимости, уверенно и неотвратимо становятся на социалистический путь развития. От того, с какой степенью политической ответственности и научной обоснованности произведения Маркса и Энгельса, живая мысль и страстное слово Ленина будут переданы арабскому читателю, зависит, в какой мере передовые идеи нашего времени станут достоянием не только ума, но и сердца арабских народов. Жизнь поставила перед работниками идеологического фронта, и не в последнюю очередь перед филологами, задачу предельно использовать богатый арсенал арабского языка для того, чтобы каждое переводимое произведение вошло в состав духовных ценностей Арабского Востока. Диссертация молодого египетского ученого Мамдуха Саида Мустафы, посвященная особенностям перевода политической литературы и представляющая, по существу, первый опыт раскрытия этой темы в применении к арабскому языку — актуальное и оригинальное явление, и нет сомнения, что этот опыт окажет существенное влияние на деятельность будущих переводчиков.
Автор широко использовал общую литературу вопроса и, разобрав ее критически, показал себя вдумчивым и инициативным исследователем. Он проделал весьма скрупулезную работу, слово за словом сличив московский (1967 г.) и каирский (1970 г.) арабские переводы книги В. И. Ленина «Государство и революция». Более того, в диссертации представлено сличение четырех переводов издательства «Прогресс». Большинство предложенных автором рекомендаций, особенно в разделе «Неточности в переводах», уместно и несомненно послужит повышению общей культуры будущих переводов. Все это говорит о научной добросовестности диссертанта, о том, что его рассуждения покоятся на достаточно надежной основе…