Воспоминания дипломата

Соловьев Юрий Яковлевич

В начале сентября, за два дня до приезда великого князя, в Синайю приехал посланник, и я с удовольствием мог констатировать, что он ни в чем не мог упрекнуть меня за время моего управления миссией. Пребывание великого князя в Бухаресте, а затем в Синайе прошло совершенно благополучно и, конечно, во многом способствовало улучшению русско-румынских отношений. Между прочим, на вокзале, когда посланник представил меня великому князю, которого я раньше не встречал, последний очень любезно сказал, что он меня уже знает как лицо, устроившее его приезд в Румынию.

Как бы то ни было, появление наших великих князей за границей было далеко не во всех отношениях приятно для нас, дипломатов. Так, например, довольно грубоватый великий князь на каком-то приеме, быть может, и ненамеренно, в присутствии румын резко обошелся с весьма застенчивым М.Н. Гирсом. На следующий день посланник, призвав меня и поведав

мне это, сказал, что собирается подавать в отставку или во всяком случае просить о своем отозвании из Бухареста. Вспомнив мой афинский опыт в этом отношении, я ему рассказал как пример инцидент с бароном Розеном, закончившийся "высочайшей" пометкой: "Успокойте Розена". Не знаю, в силу ли этого или по каким-либо другим причинам, но Гире своего намерения не исполнил и больше об этом со мной не говорил. Наступило время расстаться с Синайей. Я с грустью покидал эту чудную гористую местность. Жилось и работалось там особенно хорошо. Я занимался и спортом. Играя ежедневно в теннис, я стал в этой игре постоянным партнером наследного принца Фердинанда. Ко времени приезда великого князя в Бухарест вернулась и моя семья, а через несколько дней мы с женой, оставив детей в Бухаресте, уехали в кратковременный отпуск в Париж. В это время там находился Извольский. Из его слов я убедился, что министерство осталось довольно моим управлением миссией. По-видимому, министр обратил особое внимание на одно из моих донесений. В нем я давал картину румынских стремлений к распространению границ на восток и на запад за счет нас и Австро-Венгрии. Это объяснялось тем, что румынское продвижение к югу и, в частности, деятельность в Македонии в защиту фантастических куцо-влахов имели под собой весьма непрочную почву. Но я, конечно, все же не думал, что подобные румынские устремления получат в хаосе, наступившем после мировой войны, так скоро свое осуществление. В Париже я долго беседовал и с нашим послом А.И. Нелидовым. Он только что вернулся со второй Гаагской конференции, председателем которой был. Нелидов, между прочим, рассказывал о хорошем впечатлении, произведенном на конференции южноамериканскими представителями, с которыми ему пришлось впервые иметь дело; в разговоре он коснулся и своих воспоминаний о Сан-Стефанском договоре, причем поразил меня своей необыкновенной памятью, цитируя наизусть целые статьи договора, касавшиеся Румынии.

Вернувшись из Парижа в Бухарест, я снова принялся за обычную зимнюю дипломатическо-канцелярскую работу, стал вести светскую жизнь, которая для нас с женой стала еще более оживленной и отчасти утомительной, так как круг знакомых расширился. Однако Бухарест меня уже мало прельщал: тянуло в Петербург, где со времени открытия Государственной думы жизнь начала входить в новое русло, а наше министерство как будто стало просыпаться и изменять свой прежний канцелярский характер. В Петербург меня звал А.А. Гире, с которым я работал в бюро печати. Он предполагал сохранить за собой лишь управление Санкт-Петербургским телеграфным агентством и сделал мне по поручению Извольского предложение занять его место управляющего второй экспедицией при канцелярии, иначе говоря, бюро, или, вернее, отдела печати. Мне скоро пришлось раскаяться в моем решении, но, как бы то ни было, в декабре 1907 г., получив предложение министерства перейти на службу в Петербург, я был рад этому и стал понемногу готовиться к отъезду,

С Бухарестом, впрочем, как в свое время и с Афинами, расстаться мне было все же нелегко, так как у меня образовался там значительный круг друзей и знакомых. По обычаю, я был приглашен на ряд прощальных обедов и принят в прощальных аудиенциях всеми членами королевской семьи, получив на прощание, несколько фотографических карточек с подписями и румынский орден. Иностранные коллеги, кроме того, подарили мне золотой портсигар, на котором были обозначены годы моего пребывания в Бухаресте. По этому поводу не могу не вспомнить полушутливое изречение одного из видных дипломатов XIX века князя Бисмарка. Он утверждал, что вся дипломатическая служба состоит из трех элементов: сношений с иностранными коллегами, с местными Министерством иностранных дел и обществом и со своим собственным министерством. Первые, по мнению Бисмарка, всегда приятны, вторые несколько тяжелее, а самыми трудными являются сношения дипломатов со своим собственным министерством. Для меня, как показал собственный опыт, слова Бисмарка являются непреложной истиной.

В начале февраля 1908 г. я выехал из Бухареста и решил проехать через Софию и Белград. Покидая Балканский полуостров, я хотел после десятилетнего там пребывания посмотреть на две балканские столицы, в которых еще не бывал.

Из Бухареста в Петербург (1908)

Переезд из Бухареста в Софию весьма непродолжителен. Путь лежит на Журжево и Рущук, два города, ставшие столь известными в России после русско-турецкой войны. В этом месте моста нет, и приходится переезжать через Дунай на маленьких, довольно неудобных пароходиках. В Рущуке попадаешь на болгарский скорый поезд и в Софию приезжаешь в тот же день вечером. Остановился я там в нашей миссии, у моего старого начальника и приятеля по Азиатскому департаменту Д. К. Сементовского-Курило. Это был один из наших самых способных дипломатов, к сожалению, рано умерший. Ко времени моего приезда в Софию он около года был посланником в Болгарии, сменив там моего кратковременного начальника в Цетине А.Н. Щеглова. Последний, несмотря на свое столкновение с Мекком, после чего был временно уволен со службы, получил еще раз назначение посланником в Болгарию, но вскоре был окончательно уволен в отставку после нового инцидента, уже на романтической почве, окончившегося дуэлью.

София уже тогда производила очень хорошее впечатление. Этот небольшой город в центральной его части был застроен новыми постройками германского стиля и прекрасно замощен. Но, за исключением главных улиц, остальная часть города еще напоминала болгарскую деревню или какой-либо из наших юных провинциальных городков. Как по языку, так и по внешнему облику болгары из всех балканских народов больше всего похожи на русских. К тому же и вся в то время немногочисленная болгарская интеллигенция училась в России и усвоила русские привычки. Русская миссия имела в Софии свой собственный дом. Однако в отличие от бухарестской миссии, помещавшейся в подаренном русскому правительству красивом здании, бывшем дворце сербского князя Милоша, софийское представительство помещалось в скромном угловом доме, напоминавшем дом в каком-либо из поволжских городов.

Сементовский принял меня очень любезно и перезнакомил со всем местным дипломатическим корпусом. Из дипломатов я, впрочем, уже многих встречал раньше. Спортивной особенностью софийского дипломатического корпуса была игра всех дипломатов в хоккей. В этой подвижной игре принимали участие почти поголовно все посланники. На следующий день посланник повез меня в Министерство иностранных дел, а затем на благотворительный бал в пользу местного Красного Креста. Этот бал донельзя напоминал мне наше южнорусское провинциальное общество, знакомое со времени пребывания в Киевской гимназии.

В Софии гораздо больше, чем в Бухаресте, чувствовалось и наше политическое влияние. Весь болгарский строй в то время был как бы сколком с русского образца. Это особенно ощущалось там до несчастной для Болгарии второй Балканской войны, которая, как известно, отбросила ее во враждебный нам лагерь. В последнем я убедился при моем вторичном посещении Софии в 1915 г.

В 1908 г. болгары ухаживали за нами еще потому, что в Софии готовились к провозглашению Болгарского царства, на что необходима была санкция России. Летом 1907 г., как я уже говорил выше, в Болгарии было торжественно отпраздновано тридцатилетие русско-турецкой войны. В этих торжествах принимало участие много русских гостей, в том числе великий князь Владимир Александрович, который побывал после того у нас в Бухаресте.

Из Софии в Белград я приехал весьма удобным восточным экспрессом, связывающим Константинополь с Парижем и проходящим через две балканские столицы - Софию и Белград. В поезде познакомился с очень интересной по своей осведомленности собеседницей, француженкой Станчевой, женой гофмаршала князя Фердинанда. Она принадлежала к самому близкому придворному кругу князя и была посвящена во все интриги этого весьма умного и ловкого балканского монарха, с таким трудом удержавшегося на болгарском престоле, несмотря на семилетнюю оппозицию Петербурга. Мне вспоминались бесконечные статьи "Нового времени", всячески критиковавшие Фердинанда и неизменно называвшие его "лжекнязем". Вскоре мне пришлось увидеть этого бывшего "лжекнязя" в Петербурге, которого наш двор принял в качестве болгарского царя.

В Белград я приехал к вечеру и был встречен на вокзале курьером нашей миссии, передавшим мне приглашение на вечер в тот же день к посланнику Сергееву. В противоположность Софии Белград того времени произвел на меня самое мрачное впечатление. Жалкий вокзал, скверные мостовые и отчаянные извозчики. Общий характер города напомнил мне, хотя и в больших размерах, единоплеменное Белграду Цетине. Белград 1908 г., находившийся под жерлами пушек австрийской крепости Землина, был таким же центром политических интриг, как и Цетине. К тому же тогда нельзя было отрешиться от воспоминаний, связанных с недавно произведенным в пользу Карагеоргиевичей дворцовым переворотом, в котором был убит последний из Обреновичей король Александр, вместе с его женой, королевой Драгой.