Воспоминания для будущего
Шрифт:
Прежде чем идти дальше, еще одно наблюдение, которое и на этот раз иллюстрирует живопись. К шести цветам — три основных, три дополнительных — необходимо добавить еще два — белый и черный. Свет и его тень. Точно так же и к дыхательным комбинациям добавим два влияния, два течения, два прилива в зависимости от того, что происходит — индивидуум ли давит на среду (активный прилив) или среда давит па индивидуум (пассивный прилив). Именно эти два прилива и создают бесконечное разнообразие полутонов или состояний. Я знаю, это трудно воспринимается при чтении, но ведь театр прежде всего «практика жизни».
Пример: внешняя причина заставляет меня вдохнуть против воли. Это пассивный вдох. Мне навязан воздух,
Наоборот, при пассивном выдохе я, чтобы жить, спешу активно вдохнуть и наполнить легкие, а потом, желая сохранить неоценимую пищу, задерживаю дыхание. Но, будучи не в силах сохранить эту каплю жизни, я снова вынужден сделать пассивный выдох и т. д. Если дышать в таком ритме две-три минуты, то на самом деле впадаешь в состояние слабости, болезни, смерти.
После этого примера дыхательной алхимии перейдем к жесту. Позвоночный столб с помощью грудной клетки, шеи, головы, рук и ног диктует нам жесты, их рисунок. Все та же триада:
тянуть — толкать — удерживать вопреки собственной воле
получать — давать — удерживать намеренно
женское — мужское — среднее (каббалистика).
Те же комбинации. Те же приливы: активный и пассивный. То же бесконечное множество полутонов. Иначе говоря: то же богатство языка.
«Все, что не проза, то стихи, а что не стихи, то проза»22 (Учитель философии).
Итак, мы знаем, что человеческое тело физически владеет языком дыхания и языком жестов (процесса мышления я тут не касаюсь). У языка жестов тоже есть школьная грамматика: подлежащее, сказуемое, дополнение. В пантомиме это поза, движение, указание. Что касается слова, то оно — результат сочетания мускульного сокращения с дыханием. Более или менее частые сокращения моей диафрагмы посылают воздух в более или менее открытую полость рта, образуя гласные. По пути, мускульными сокращениями губ или языка, я ваяю согласные. Слог создан, и зазвучало слово. Слово подобно мешочку, куда я кладу образ или мысль. Мы выпускаем его в воздух, словно снаряд, оно разрывается, и мысль или образ выпадают на плечи людей как радиоактивные осадки. Изначально слово — пантомима рта. Следовательно, слово не продолжение жеста и наоборот, а оба они физически результат одного — мускульного сокращения и дыхания. Магия жизни, религия — то есть острое физическое ощущение.
И когда два года спустя Клодель при мне определил слово как внятный глоток — вы понимаете, с какой силой меня потянуло к этому человеку.
В нашем теле четыре главных энергетических центра: голова, живот, половые органы и нервы. Чаще всего один из этих центров, возобладав над тремя другими, определяет наше поведение. В особенности он воздействует на частоту вибраций диафрагмы. Дыхание воздействует на различные точки этой сложной полости: рот — нос — резонаторы лба. Гласный звук обретает свое звучание. Брюшной центр посылает звук на нижнюю губу: половой — в гортань; мозговой бьет о нёбо, а нервный воздействует на резонаторы носа и лба. Таким образом,
Редко говорят «я вас люблю» голосом военного приказа. Редко отдают приказ «Смирно!» грудным голосом, каким говорят «я вас люблю». И если ваша соседка сладко нашептывает: «Пожалуйста, налейте мне вина», смело прижимайтесь к ее колену — она к вам неравнодушна. Несоответствие между тем, что говорят, и голосом, каким говорят, оттеняет наше поведение.
В «Федре» Ипполит говорит Арикии о «государственных соображениях» сладким голосом, потому что любит ее и взволнован ее присутствием. Он «теряет голос». Дикция в театре — искусство перемещать голос. Арто говорил голосом своих нервов.
Мы смотрим глазами, а видим грудью. Это разница, существующая между анализом и синтезом. Субъективная сконцентрированность — дыхательная. Если я внимателен к тому, что говорите вы, но увлечен соседкой, голова моя будет повернута к вам, а грудь — к соседке! Ось тела сдвигается.
Другой ключ, полученный от Арто: чувство жестокости. В той мере, в какой его понял я. Жестокость — это жизнь. Не вкус к жестокости, а констатация факта. Чем жизнь активнее, тем жестокости больше. Отсюда всего один шаг до намеренной жестокости. Однако ничего общего ни с садистами, ни с мазохистами тут нет — и те и другие «обойдены» жизнью. Как и в отношении наркотика — не надо толковать ложно. Просьба не искать неоправданной жестокости именем Антонена Арто.
Основной закон природы — закон агрессивности. Это закон созидательный: нападать, чтобы двигаться вперед. Но люди грешат, толкуя его превратно: они изобрели агрессивность разрушительную. Это уже не высвобождение инстинктов, а болезнь. Человек утратил инстинкт самосохранения. Понятие «пульсация смерти»23 по Фрейду кажется мне сегодня, благодаря прогрессу биологии, устарелым.
Выступая однажды в Мексике с докладом, Арто говорил о моей работе. Цитирую несколько строк, чтобы показать, насколько наши взгляды сходились:
«Этот театр в пространстве — театр более чем социальный. Это театр человеческого бунта, не приемлющий закона Судьбы; это театр, наполненный криками, но не страха, а бешенства, и более чем бешенства — чувства бесценности жизни.
Это театр, умеющий плакать, но обладающий огромными запасами смеха и знающий, что в смехе заключена чистая и благотворная идея вечных сил жизни».
До того как я познакомился с Арто, он создал в театре Гренель «Театр Альфреда Жарри».
Жарри — клоун, обливающийся слезами.
Арто — оскал улыбки на лице распятого.
Арто — Ван Гог современного театра.
Вернемся к новостям на «Чердаке». Декру был отчасти прав — я разбрасывался. Вместо того чтобы настойчиво искать выхода в лабиринтах театрального поиска, я реагировал на все запросы жизии. Мои планеты, кажется, Меркурий — Венера. Сочетание, в котором нет ничего сатурнинского. Что поделаешь. Анархическая натура, я жил, бесясь и проказничая, все «пропуская» через себя. С одной стороны, мой ум горячила революция, только что разразившаяся в Испании, с другой — мне делало предложения кино. Что бы ни говорили, а я всегда любил сниматься. Я встречал в кино только очаровательных людей, обрел там подлинных друзей. В кино живут, будто на Центральном рынке, повинуясь прихоти, а не строго по часам, как чиновники. Наконец, я понял, что, сочетая театр и кино, смогу выполнить свое земное предначерыние. Режиссер Марк Аллегре опять пригласил меня сниматься — теперь в фильме «На глазах у Запада» в роли террориста.