Воспоминания командира батареи. Дивизионная артиллерия в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945
Шрифт:
Солдаты, как зайцы у деда Мазая, устраиваются где-нибудь на поваленном дереве, благо кругом хвойный лес, сушат на солнце вымокшие за ночь шинели, портянки, плащ-палатки, беззлобно поругиваясь на капризы погоды. Все разговоры крутятся вокруг одной темы: привезут сегодня обед или нет? Уже много дней сидим на голодном пайке, хорошо, если дадут по одному сухарю да по кружке кипятка на весь день. А нам, артиллеристам, еще труднее: наша дивизионная кухня где-то километрах в пяти сзади, в тылу, попробуй туда доберись по сплошной воде! К тому же и там в котлах один кипяток. Мы берем сухим пайком на несколько суток и потом
Иногда на болотах попадалась клюква. Собирали ее нередко по пояс в воде, а то и проваливались чуть ли не с головой в ледяную болотную купель. Варили что-то вроде киселя, добавляя к ягодам кору осины. Пища выходила кислая, горьковатая, но все же горячая и как-то удавалось обмануть желудок, постоянно требующий еды. Но уже больше недели походы за клюквой были безрезультатными — все вокруг собрано.
У меня была верховая лошадка, которая стояла здесь же, вблизи блиндажа, в специально вырытом в косогоре загончике. Бедное животное, оно каждый раз встречало меня тоскливым, голодным взглядом. Если нам иногда перепадало по сухарю, то для лошади не давали ничего. Единственным кормом были березовые да осиновые ветки, иногда клочок пожухлой, прошлогодней травы.
Мы берегли нашу лошадку как зеницу ока. Моим солдатам, обессилевшим от постоянного недоедания, было уже не под силу совершать вояжи на нашу кухню, пять километров туда и столько же обратно, хотя все они были не хилого десятка. Лошадка нас выручала. На ней мои солдаты по очереди каждые трое суток ездили к старшине батареи за провизией.
Как-то утром дежурный телефонист доложил, что меня вызывают в штаб полка. Теряюсь в догадках: зачем бы меня, командира взвода, вызывали в штаб полка, где я ни разу не бывал? Попросил телефониста по «солдатскому телеграфу» узнать, в чем дело. Вскоре тот доложил, что меня вызывают за получением награды, ордена Красной Звезды, которым я был награжден в конце прошлого, 1942 года. Приказ есть приказ, и хотя награждают не каждый день и повод, конечно, приятный, но десять километров до штаба и столько же обратно по сплошной воде — удовольствие малоприятное.
Решил ехать на своей лошадке. Пошел доложить командиру батальона о полученном приказании. Тот сообщил мне, что его тоже вызывают и по той же причине. Поздравили друг друга. Комбат предложил ехать вместе, наши штабы располагались недалеко друг от друга. Недалеко от нашего ПНП проходила грейдированная дорога, ровной стрелой прорезавшая лес: в одну сторону — райцентр Поддорье Новгородской области, там противник, в другую сторону — в наш тыл. Едем по обочине дороги, справа глубокий кювет, доверху заполненный талой водой. Многие участки дороги тоже залиты водой. Впереди едет комбат, за ним его коновод, позади я на своей лошадке.
Тишина, пригревает яркое солнце, робко оживает природа, кое-где выглядывает зеленая травка. Едем шагом, наши лошади вряд ли в состоянии перейти на рысь. Да и надо внимательно смотреть вперед под ноги, ведь мы вблизи передовой, и минные поля здесь не редкость, тем более на дороге. Дорога пустынна, никакого движения. Едем, как говорится, копыто в копыто, иногда перебрасываемся словами.
Проехали километра три. Вдруг впереди фонтан воды, грязи, дыма. Я не успел осознать, что произошло, как оказался в глубоком кювете с головой в ледяной воде. Рядом бьется моя лошадка, пытаясь встать на ноги. Хорошо, что я еще успел выдернуть ногу из стремени, а то наглотался бы воды, пока вылез из-под лошади. Ледяная вода успела попасть под одежду, в сапоги.
Впереди в кювете пытается выбраться из-под лошади ординарец комбата. Помог ему встать на ноги. Там же, где ехал комбат, страшная картина: лошадь его разорвана на части, бьется в конвульсиях, и здесь же, в воронке, быстро заполняющейся грязной талой водой, растерзанное тело комбата. Развороченная взрывом нижняя часть его тела перемешалась с окровавленными кусками лошади...
Страшная, тяжелая картина. Запекшиеся губы еле шепчут последние слова: «...Иван... застрели... застрели». Горло сжал комок. Рядом плачет коновод, не знает, что делать. Я предлагаю ему изуродованные останки тела комбата завернуть в плащ-палатку, отвезти в штаб полка и доложить, что комбат прибыл за наградой.
Молча едем по дороге. Теперь я впереди, за мной лошадь коновода, которую он ведет в поводу, на ней в двух плащ-палатках останки комбата... Печальная процессия.
Вскоре наши дороги расходятся. Шоссе осталось в стороне. Еду по низкорослому ельнику, старой вырубке леса. На небольшом пригорке моя лошадь останавливается и ложится на бок, еле успел выскочить из седла. Выбилась из сил. До штаба полка еще километра два. Лошадь моя печальными виноватыми глазами смотрит на меня. Пытаюсь ее погладить и успокоить: она все еще вздрагивает от пережитого.
Что делать? Бросить лошадь нельзя, но и поднять ее на ноги невозможно, бедное животное совсем выбилось из сил.
Посмотрел вокруг, поблизости ни души. Снял седло, повод уздечки привязал к ближайшему деревцу, взвалил седло на плечи и побрел в сторону штаба. Пусть лошадь отдохнет, пока я буду ходить.
С трудом добрался до штаба. Он размещался в одном из домов небольшой деревушки. У дома стояла пожарная качалка (насос), и солдаты почти через каждый час качали воду из-под дома — половодье поднимало пол.
В штабе мне вручили мой первый орден Красной Звезды за прошлые бои, поздравили, налили полкружки водки, полкотелка настоящего горохового супа, дали кусок настоящего хлеба. Такого вкусного супа я не ел ни до, ни после этого, а может быть, мне так показалось с голодухи.
Отдохнув с час, я пошел обратно, к своей лошадке. В кармане шинели было два брикета горохового супа, два брикета пшенной каши да несколько полновесных сухарей, сбоку на ремне во фляжке побулькивала водка — целое состояние!
Вскоре подошел к тому месту, где оставил свою лошадь, бегаю от куста к кусту, но ее нигде не видно. Ошибиться я не мог. Наконец увидел пустую уздечку, привязанную к деревцу, а поблизости хвост — все, что осталось от моей лошади. Вдали, километрах в полутора, видны были орудия батарей нашего полка...
Взвалив на плечи седло и уздечку, побрел я на свой ПНП. День уже клонился к закату. Багровый круг солнца коснулся верхней кромки дальнего леса...
Мои солдаты быстро сварили два котелка горохового супа, разлили по кружкам водку, стоя и молча помянули комбата, а затем мне еще раз пришлось бросать свой орден в кружку. Фронтовая жизнь продолжалась.