Воспоминания командира батареи. Дивизионная артиллерия в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945
Шрифт:
В период прохождения службы в полку, а затем и в дивизионе резерва я постоянно «бомбардировал» своих начальников рапортами с просьбой отправить в действующую часть. Впрочем, я был не один такой. Ведь к осени 1942 года враг вышел к Волге в районе Сталинграда, подошел к Кавказу, блокировал Ленинград, да и на Северо-Западном фронте шли упорные бои. Хотя немцы здесь были отброшены от Москвы, они не оставляли надежды вновь начать наступление. Шли упорные оборонительные бои.
В ноябре 1942 года моя просьба была наконец удовлетворена. Я получил назначение в боевую часть — 37-й гвардейский артиллерийский полк РГК (Резерва Верховного главнокомандования).
На попутном транспорте добрался до фронта, благо он был недалеко от Едрова.
Глава 4.
Война
Летом и осенью 1942 года Северо-Западный фронт вел тяжелые бои. Местность здесь была крайне неблагоприятной для ведения боевых действий — лесисто-болотистая.
Северо-Западный фронт образовался с начала войны из состава Прибалтийского военного округа. Он прикрывал направление на Ленинград с юго-запада и на Москву с северо-запада.
К моменту моего прибытия на передовую, то есть к декабрю 1942 года, фронт вел тяжелые бои на рубеже озеро Ильмень — город Хаем.
Между этими пунктами, примерно посредине, в нашу сторону вдавался большой выступ, в центре которого был город Демянск. Этот выступ назывался Демянский котел. В конце 1941 года сюда угодило шесть немецких дивизий. Но на самом деле котлом, то есть окружением, он был только в начале 1942 года. Затем гитлеровцам удалось прорвать коридор, он назывался Рамушевским, по названию села Рамушева, которое здесь было. Ширина коридора была в среднем 6–8 километров, но ликвидировать этот выступ войска Северо-Западного фронта так и не смогли.
Весь 1942 год и начало 1943-го здесь шли ожесточенные бои. Наши войска постоянно атаковали противника, а он уже приспособился к этим атакам, укрепил свои позиции, и мы не смогли продвинуться ни на шаг. Впечатление такое, что это была мясорубка, которая ежедневно перемалывала наши дивизии. Технику и в первую очередь наши танки применять было нельзя. Мы удивлялись и даже про себя возмущались тем, что атаки велись прямолинейно и практически в одном месте. И только после войны я уяснил, что это были атаки вынужденные, чтобы противник не смог снять с нашего направления хотя бы часть своих войск для переброски их на сталинградское направление или на Кавказ, где также шли ожесточенные бои.
Ценой огромных потерь фронту удалось эту задачу выполнить. Помимо обычных полевых войск здесь сражались морские бригады с Дальнего Востока. Помню колонны матросов в черных бушлатах и шинелях, немцы называли их «черная смерть». Проходило четыре-пять дней, и от полнокровной бригады оставалось несколько человек, которые на двух-трех санях уезжали в тыл. Дивизии за одну-две недели теряли до 80 процентов своего состава.
Хорошо известно, что зимой немцы из трупов наших солдат делали брустверы для своего переднего края, складывая их и обливая водой, так как копать, как правило, было нельзя — не давала вода, которая во многих местах была в 20–30 сантиметрах от поверхности.
Когда образовался Демянский выступ, гитлеровцы проложили туда узкоколейку, по которой подвозили боеприпасы, продовольствие, технику и т. д. Это было очень важно. Мы называли эту дорогу «кукушка». Когда приходил очередной состав, то локомотив издавал звук, напоминающий крик кукушки.
У нас такой дороги не было, подвоз осуществлялся автотранспортом. Дороги, даже в сухое время года, были труднопроходимыми, особенно в заболоченных местах. А в весеннюю распутицу местность становилась сплошным болотом, по которому транспорт двигаться практически не мог. В связи с этим к фронту была построена «лежневка». Вначале поперек пути клали сплошной настил из бревен, а на них сверху крепились продольные бревна, верхняя часть которых стесывалась. Через определенные расстояния были сделаны разъезды. По команде коменданта дороги очередная колонна машин двигалась по колее, встречные же машины ожидали на разъезде. Затем трогалась встречная колонна. Если автомашина по какой-либо причине останавливалась и не могла самостоятельно двигаться вперед, она безжалостно сбрасывалась на обочину, обычно в болото.
В связи с трудностями подвоза фронт постоянно испытывал недостаток боеприпасов и продовольствия. А весной подвоз вообще осуществлялся с большим трудом и на фронте была самая настоящая голодовка. Откапывали из-под снега убитых зимой лошадей и варили это мясо в котлах на кострах. Но и это было редкой удачей. Солдаты пухли от голода. Варили кашу из березовой коры. В общем, кто как мог выходил из положения.
Итак, в начале декабря 1942 года я прибыл на передовую. В ночное время ее нетрудно было определить. Немцы на ночь выставляли боевое охранение от каждой роты, остальные в это время спали. Боевое охранение всю ночь пускало осветительные ракеты. Так что над передовой все время была «иллюминация». У нас этого не было. Были лишь ракеты только для подачи сигналов.
К вечеру я нашел тыловые подразделения полка, куда был назначен. Они располагались в сосновом лесу, впрочем, лес там был почти сплошь. Иногда были небольшие поля, где-то были деревни и пашни. От деревень, как правило, уже почти ничего не осталось. Тыловые подразделения располагались на более высоком месте и здесь были оборудованы блиндажи.
В темноте искать штаб полка трудно, поэтому я, найдя небольшой пустой блиндаж с сухой травой, зарылся в нее и спал до утра. Утром явился в штаб полка. Меня быстро оформили и назначили на должность командира взвода связи штабной батареи 37-го гвардейского артиллерийского полка РГК. Полк был придан 1-й Ударной армии и в тот период поддерживал боевые действия 14-го стрелкового корпуса, который вел тяжелые бои.
Война есть война, некогда, да и некому было разбираться в том, что я закончил артиллерийское училище, а не училище связи. Мне коротко объяснили задачу: обеспечивать командира полка, вернее, его наблюдательный пункт (НП) и штаб полка телефонной связью с дивизионами.
У нас имелись и радиостанции, но главным видом связи был телефон. Взвод, которым мне предстояло командовать, находился в действии, то есть в боевом порядке. Естественно, что знакомиться с ним пришлось в ходе боев.
Меня проводили на НП командира полка, который находился неподалеку от переднего края наших войск. Передний край в этом месте проходил в лесном массиве, по краю болота, и, чтобы видеть противника, хотя бы его передний край, надо было лезть на высокое дерево. Поблизости от этого дерева — мощной размашистой сосны — находился небольшой блиндажик моего взвода. Он был вырыт на небольшом бугорке. Глубоко копать нельзя — вода не давала, поэтому в блиндаже можно было только сидеть. Стоять можно было согнувшись. Земляные нары были прикрыты еловым лапником, а вход закрывался солдатской плащ-палаткой. Никакого окна не было. Если надо было что-то делать при свете, то поджигался кусок кабеля, закрепленный под потолком. Кабель нещадно коптил и вонял горелой резиной, но кое-какой свет был. Сверху блиндаж был накрыт жердями и хвойным лапником. Ночью спали вповалку, даже повернуться можно было только с трудом.
Здесь на НП находилось два отделения. Одним отделением командовал сержант Кольченко — призванный из запаса комбайнер из колхоза где-то в Саратовской области. У него верхняя губа была рассечена глубоким шрамом. Несколько месяцев назад он попал в плен к немцам, здесь же, на СЗФ, и рассказывал, как конвоиры отвели группу пленных на несколько сот метров в сторону и во время движения расстреляли. Кольченко пуля попала в затылок, затем, выбив ряд зубов, вышла через верхнюю губу. Потеряв сознание, он упал в кювет, куда упали и остальные расстрелянные. Очнулся ночью. Ему удалось выйти к своим. Вылечившись в госпитале, он был назначен во взвод командиром отделения. Это был обстоятельный мужик где-то около сорока лет. Я был более чем в два раза моложе его, и он мне особенно на первых порах многое подсказывал и помогал.