Воспоминания о моем отце
Шрифт:
Но больше всего папа дружил с Алешей Галкиным, с которым вместе служил в Ижевске и Зиновьевске. Мы часто ходили в гости друг к другу. Играли в домино, пили чай. После чая папа с Алешей пели. Первой песней, которую запевал Алеша, была «Ой, да ты, калинушка». Их дуэт неизменно имел успех на концертах художественной самодеятельности. Сначала они пели a capella. Со временем они стали петь под аккомпанемент: папа взял в клубе казенный баян и выучился на нем играть. Алеша учился на вооруженческом факультете и после Академии попал на полигон в Ногинск, где и прослужил всю оставшуюся жизнь.
Папа. 1934
* * *
Жили мы очень скромно. Папа получал 375 рублей. Для сравнения скажу, что машинистка в учреждении получала 500 рублей. Помню, что в день рождения мне мама пекла пышки и покупала стакан клюквы. На это пиршество приходили дети и дарили кто ластик, кто карандаш. Продукты были по карточкам, магазины назывались закрытыми, так как там могли делать покупки только прикрепленные люди. Промтоваров практически не было. Скудная одежонка распределялась по талонам. Мама достался хлопчатобумажный джемпер, и он стал ее выходным нарядом.
Летом меня отправляли в колонию. Так тогда назывались лагеря для детей, не достигших еще пионерского возраста. Однажды мама сняла на лето комнату в Серпухове, куда в лагеря выехала папина рота. Мы жили рядом со старинным монастырем. Неподалеку протекала черная на цвет река Нара с совершенно ледяной водой. Купаться мы ходили на Оку – широкую и мелкую реку с теплой водой и песчаными берегами. По берегам Оки росли сосны, а в сосновом бору в изобилии росла земляника.
Питались мы в командирской столовой. Однажды мы пришли в столовую с опозданием. Все столы были заставлены грязной посудой, и мы с мамой приютились со своими тарелками среди этого хаоса. Неожиданно в столовую вошел высокий военный с орденами и ромбами и гневно спросил: «А здесь что за свиньи обедали?» Ему почтительно ответили: «Семьи комсостава». Высокий военный разразился тирадой в адрес «этих свиней», и с тех пор нам запретили там питаться. Это был начальник ВВС страны Алкснис.
В какое-то лето папа возил меня в сестрорецкий детский санаторий. Целый день он мне показывал Ленинград, и я на всю жизнь запомнил Петропавловскую крепость, Неву и Исаакий. В санатории со мной в палате жил мальчик Фельдман. Однажды я ему с утра разбил нос, а был родительский день, и к нему из Ленинграда на машине прикатили родители. Его отец был членом Военного Совета Ленинградского военного округа. Большая шишка. Руководство санатория извинялось за разбитый нос мальчика и бросало на меня испепеляющие взгляды. После этого меня все время наказывали и не пускали купаться в Финский залив. В 1937 году фамилия Фельдмана фигурировала в одном списке с Тухачевским, и я сразу его вспомнил.
В это время происходила индустриализация страны. Где-то возводились домны, рылись каналы, строились заводы. Среди рабочих появилось стахановское движение, призванное заставить рабочих стремиться к перевыполнению норм. Многое в этом движении носило показушный характер. Развитие авиации, например, проходившее довольно высокими темпами, но на достаточно низком техническом уровне, сопровождалось пропагандистской шумихой вокруг рекордных полетов. Это и перелет Чкалова через Северный полюс в Америку, и рекордный перелет на дальность женского экипажа – Гризодубова, Раскова, Осипенко. Этот явный пиар создавал видимость благополучия в развитии отечественной авиации.
Над Москвой летал огромный самолет «Максим Горький». У него на крыльях размещалось шесть моторов, а над фюзеляжем было еще два мотора системы «тяни-толкай». Этот самолет медленно летал над Москвой в сопровождении двух маленьких самолетиков. По округе с него разливалась музыка. Как правило, это был фокстрот «Китайская серенада». На самолете катались в порядке поощрения ударники труда. В конце концов, показуха закончилась катастрофой. Внезапно один из сопровождающих самолетов с пилотом Михеевым стал крутить фигуры высшего пилотажа и врезался в крыло «Максима Горького». Ударники стали выпадать из развалившегося самолета прямо в креслах. Самолет рухнул на поселок Сокол и придавил старушку, копавшуюся в огороде.
На центральном аэродроме один за другим готовились к полету стратостаты. Их надували газом несколько дней, потом надутые оболочки ждали погоды прямо напротив нашей школы. Помню, что их верхушки скрывались в тумане. После запуска они поднимались очень быстро и на большой высоте казались клочками белой бумаги, пока совсем не исчезали из вида. Стратонавты, Годунов и Прокофьев, поднялись на высоту 19 километров и установили мировой рекорд. Федосенко, Васенко и Усыскин поднялись на 22 километра, а там гондола оторвалась от оболочки и полет окончился трагедией. Стратонавтов похоронили у кремлевской стены. Эти катастрофы говорят об истинном уровне тогдашней техники, а также об организаторских способностях авиационного начальства.
К этой же серии можно отнести поход ледокольного парохода «Челюскин», который при попытке преодолеть Северный морской путь за одну навигацию, был в конце пути затерт льдами и утонул. На пароходе оказалось полно женщин, одна даже родила в Карском море девочку, названную по такому случаю Кариной. Утонул завхоз экспедиции Могилевский. Остальные высадились на льдину, дрожа от холода и страха. Оттуда их вывезли на самолетах полярные и военные летчики. Вокруг этого события был устроен настоящий бум: сыпались награды, переименовывались улицы, станции, гостиницы, устраивались торжественные шествия. Но народ не обманешь. Народ распевал песенку на мотив «Мурки»: Капитан Воронин
«Челюскин» проворонил.
Далее шел не совсем печатный текст.
«Трудовой подвиг» Стаханова тоже носил показушный характер. К рекордной добыче угля длительное время готовилась вся шахта, и потом во время ударной трудовой вахты все службы работали исключительно на Стаханова. Такой ритм труда и шахта, и сам Стаханов смогли выдержать только одну смену. И до сих пор об этой смене до нас доходят отголоски, хотя специалисты еще тогда оценили эту акцию как блеф.
Другим характерным явлением того времени была смена вождей. Одни вдруг стали гибнуть под пулями врагов и умирать от болезней. (Киров, Куйбышев, Орджоникидзе, Горький). Другие оказались оппозиционерами. (Бухарин, Рыков, Томский, Пятаков и др.) Третьи же, наоборот, безудержно расхваливались. (Каганович, Ворошилов, Буденный). Сталин отстоял от всех на большом расстоянии и уже начал обретать ореол святости.
Все очень жалели Кирова и Куйбышева, негодовали по поводу происков троцкистского охвостья и старались выявить вредителей в своей среде, не понимая, что самым большим вредительством были неестесственно быстрые темпы ради самих же темпов. Темпы – это не показатель роста благосостояния народа или экономического потенциала страны, а способ саморекламы, способ «поймать ордена». Индустриализация, конечно, была нужна и нужна безотлагательно. За нее голосовали все, поскольку все понимали неизбежность второй мировой войны. К усилению темпов призывала старая гвардия большевиков, которой нетерпелось все срочно привести в соответствие с догмами, совершать скачок за скачком, пренебрегая экономическими законами, наплевательски относясь к людям и природе. В результате этого достижения в области индустриализации сопровождались разрушением товарно-денежных отношений, ломкой человеческих судеб и расхищением богатств родной земли.