Воспоминания о Рерихах
Шрифт:
16.09.1936
<…> Очень занята теперь по школе: вижу [349] уже учителей, учеников, устраиваю классы и т. д. Стараюсь начать 1 октября, как всегда, что требует большого напряжения из-за злоумышленников, которые всячески нападают и стараются убить школу. <…>
23–[26?].09.1936
<…> [Нетти Хорш] теперь заведует новой школой. <…>
08-09.10.1936
<…> [Сотрудник Хорша Вильям] рассказал, что в тот день, когда была нам дана инженкшен [350] , Леви пришел в большое волнение <…> пошел в мой офис и офис Ав[ираха], а также в студию последнего
349
Речь идет о встречах. — Прим. ред.
350
Injunction — постановление суда, запрещающее в данном случае ликвидацию школы. 29 июля школа была вновь открыта. — Прим. сост.
27.10.1936
<…> Списываюсь с учителями, ибо думаю скоро организовать Совет учителей, по Вашему указанию. <…>
04-06.11.1936
<…> [4.11] было первое заседание «Факулти Каунсил», на которое я созвала 8 учителей. Я их вкратце ознакомила с положением дел, прося их всячески кооперировать в эту пору атак. <…>
9-10.11.1936
<…> Я рассылаю широко статьи моим американским] друзьям. Последние две русские статьи послала <…> в «Свет» («Беловодье») и в «Рассвет» («Мастерская Куинджи»), последняя газета уже напечатала «Литву» и «Чурлёнис». <…> чудо продолжается — мы живем и продолжаем деятельность [в школе] <…> [адвокат] прислал мне для сбора подписей бумаги для инкорпорирования Рер[иховского] Общ[ества] и Аг[ни] Пресса — надеюсь, что теперь не произойдет больше задержек. <…> Приглашена выступить в Обществе биософов (Спиноза) в конце этого месяца. Также приглашена Ньюарк Клубом дать им лекцию о Н.К. <…>
12.11.1936
<…> Сегодня мы все наконец подписали у нотариуса бумаги инкорпорации Р[ериховского] Общ[ества], и они отправлены [в последнюю инстанцию]. <…> [Адвокат Стерн] уже показал ясно, что он только обещает, как бы усыпляя наше желание немедленных действий, а затем все укладывает наглухо куда-то, и все пропадает. Эту тактику я замечаю уже долгое время! <…>
21-23.11.1936
<…> Я, возможно, сошла с умай перестала понимать, но, родные, если прислушиваться к голосу сердца, то я должна сказать, что нас теперь предают те, на которых мы больше всего надеялись. <…> Нет худшего чувства, как разувериться в тех друзьях, которых считаешь оплотом дел, нет ничего страшнее, как увидеть, что они намеренно и систематически действуют во вред нашему делу, чтобы как-то покончить со всем, ибо им все надоело, в лучшем случае, а в худшем — им хочется сыграть на руку [адвокату] Эрнсту. <…> Почему теперь, когда мы начали одерживать победы, наши советники резко пошли против течения и хотят буквально загнать нас в угол этими ужасными компромиссами. <…> я предпочитаю, чтобы мы честно и достойно проиграли, ибо всем известны подкупные суды и судьи, нежели пошли на такое унизительное и гадкое соглашение! <…>
28.11.1936
<…> Мне отказано в залах Музея на декабрь, так что в этом году школа не будет иметь никаких выступлений. <…>.
Приложение
Встреча с моим мастером
З.Г. Фосдик
Я верю, что в жизни любого человека бывает такое выдающееся, необычное событие, которое часто полностью меняет всю его жизнь, ведя ее по новым путям, о которых он ранее и не мечтал, — почти как если бы одна жизнь кончилась и другая, новая началась с этого момента. Именно это случилось со мной в тот день, когда я встретила профессора Николая Константиновича Рериха.
Первая выставка работ этого всемирно известного художника должна была открыться в Нью-Йорке зимой 1921 года. В ежедневной прессе печатались рассказы об этом великом художнике и его успехах в европейских столицах, за пределами его родной страны России, где его ценили по праву высоко. Многие знаменитые люди из числа так называемых четырехсот были названы в каталоге выставки как ее патроны.
Я знала, что в день открытия соберется огромная толпа, и сомневалась, идти ли мне на открытие и не лучше ли посетить выставку на следующий день. Однако, как будто притянутая какой-то мощной силой, я решила пойти на открытие. Позже я читала в газетах, что пришедших в первый день было около десяти тысяч, однако все, что я почувствовала, войдя в залы галереи, был огромный, величественный мир с великолепными горами, лазурным небом, облаками, напоминавшими образы иного мира, — необыкновенно мирная, гармоничная, неописуемо прекрасная держава, совершенно новая для меня. Я стояла перед «Сокровищем Ангелов», «Русью Языческой», «Экстазом» — тремя огромными полотнами сверхчеловеческой красоты и покоя, которые только великий ум, родственный Леонардо да Винчи, мог представить и воссоздать в красках.
В моем восприятии толпа отхлынула, затихла. Я стояла лицом к лицу с Бесконечностью — с первым человеком, строящим себе жилище, поклоняющимся божественным образам и приобщающимся к Богу. Огромные пространства космической важности, горы, потоки, массивные скалы, земные и небесные вестники, смиренные святые и герои населяли мир Рериха, который он в свою очередь отдавал людям с той щедростью, которая отличает человека истинно великого искусства. У меня перехватило дыхание, слезы подступали к глазам, мысли и чувства переполняли сердце. Мой до того момента замкнутый мир уступал место другому — миру неземной Красоты и Мудрости.
Из моей поглощенности этим великим миром меня вывел кто-то из знакомых, упорно хотевший познакомить меня с автором. Я пошла, почти против воли, только теперь заметив огромные толпы людей и думая, насколько усталым и безразличным должен быть сам художник, глядя на тысячи лиц, встречаясь с людьми, которых он тут же, немедленно забудет. И вот он сам — среднего роста, с полными света голубыми глазами, остроконечной бородкой, благородной головой, излучающей какую-то невидимую благожелательную мощь, и с необыкновенно проникновенным взглядом; казалось, он мог увидеть глубину человеческой души и найти самую ее суть. Рядом стояла его жена, Е.И. Рерих — настолько красивая, что захватывало дух. Меня представили, я услышала их голоса, говорящие со мной с улыбкой, на нашем родном языке, и, к своему удивлению, как во сне, я услышала их приглашение прийти к ним в гости в этот же вечер в Отель художников. Все переживания этого дня, сильнейшее впечатление, произведенное на меня великим искусством, — все это оставило меня в состоянии как бы тумана. Я приняла приглашение, удивляясь только, почему меня пригласили. Незнакомая им и тем не менее удостоенная приглашения посетить великого художника и его не менее великую жену (это я чувствовала, глядя на нее), я едва могла дождаться вечера. Когда я вошла в большую студию и была принята с прекрасным гостеприимством, так естественно присущим русскому характеру, меня ждало много других, не менее удивительных сюрпризов. Этот великий человек и его жена приняли меня так, как будто они знали меня! Более того, они начали говорить со мной о своих планах на будущее, их миссии в Соединенных Штатах и о том, что должно было последовать, в то же время выражая глубокий интерес к моей музыке и преподавательской работе. И что самое удивительное, наши пути должны были слиться; работа распространения искусства и знания среди молодежи Америки должна была ближе связать меня с ними!
В тот же самый вечер были заложены идеи общей работы — создания первой из наших организаций, основанных профессором Рерихом, — Мастер-школы Объединенных искусств. Много других центров должно было последовать: «Кор Арденс», «Корона Мунди» и позже музей Рериха, Пресса музея Рериха, многочисленные Рериховские общества и другие организации. Этот вечер стал началом моего ученичества, которое впоследствии переросло в духовное ученичество мое под руководством Николая Константиновича Рериха, в теснейшей сотрудничестве с ним и Еленой Ивановной Рерих.
Но самой глубокой радостью в этот первый вечер нашей встречи было осознание того, что я нашла своего Мастера. С самых первых слов, сказанных им, исполненных глубокой мудрости и говорящих мне всегда так тихо и просто о Красоте и Труде, я почувствовала и узнала в нем благородного Вестника, посланного к людям, чтобы устремить их сердца и души ввысь, к поискам истинного знания, и научить их быть бесстрашными и постоянными в этих поисках.
Он сам был мудростью небесной и земной, всегда полный сочувствия, облегчающий сердца тех, кто приходил к нему. Никогда он никого не умалял — только возвеличивал, находя зерно добра даже в малейшем сознании.