Воспоминания о России

Эта книга была издана в 2013 году. Издана мизерным тиражом для близких родственников, детей и внуков. Прочитав недавно эту книгу заново, я подумал, что, возможно, она будет интересна и другим читателям. Я писал только о том, что сам видел, в чем участвовал, что переживал. В результате получился рассказ не о России, а обо мне в России. Но ведь моя жизнь – это тоже часть жизни России. Возможно, мое видение окружавшей меня действительности тоже имеет смысл. Главное, я ничего не выдумывал, хотя о некоторых вещах умолчал. Мне кажется, что важно не только то, как мы работали и учились, но и как отдыхали, о чем думали. Конечно, кое-что, касающееся личной жизни, я не стал включать в текст. Не собирался писать еще один вариант «Это я – Эдичка». Ничем я не особенный,

Смущает, что в моем описании многие события приобретают юмористический окрас. Создается впечатление, что мы и учились не тому, и работали не над тем, что нужно. Но ведь это мой сегодняшний взгляд на мелочи и важные для меня события того времени. В то время всё, особенно учеба и работа, казалось серьезным и важным, – наверное, и было таким.

Я сознательно не пишу о многих курьезных и серьезных вещах, которые происходили в это время с моими родственниками и товарищами. Посчитал это неэтичным. К сожалению, даже пришлось выбросить один раздел, чтобы не нарушать это правило.

Теперь, через десяток лет после написания книги, когда мной написаны и изданы более двадцати романов, и повестей, самого различного содержания, кое-что можно было бы изменить. Не в жизни, – она уже прошла, – в описании ее, но мне показалось, что это было бы нечестно по отношению ко мне самому, писавшему ее в возрасте семидесяти лет. Единственное серьезное изменение: я изъял перечень предков – своеобразный мартиролог – из начала книги. Вряд ли кому-то было бы это интересно. Вероятно, издам это отдельной брошюрой на русском и английском языках. Перечень (с 1840 года) полностью переработан. Он предназначен только моим внукам и правнукам, которые, к сожалению, не читают русские тексты. Некоторые замечания по тексту, написанные при подготовке этого издания, я отметил курсивом и заключил в квадратные скобки.

Мое самое раннее воспоминание. Первые дни сентября 1942 года, Заволжская степь. Я лежу на телеге, смотрю в небо. Над дорогой низко, низко пролетает самолет и поливает дорогу из пулемета. Лошадь взбрыкивает, несется вперед, но тут же останавливается, так как самолет уже пролетел дальше и резко набрал высоту. К телеге подбегает мой старший брат Натан и со страхом оглядывает меня. А я улыбаюсь ему.

Если вы поверили мне, то зря. Это фантомное воспоминание. Конечно, я не мог этого помнить, так как мне тогда было всего шесть месяцев. Но это рассказали в семь лет, и мне отчетливо представилась вся картина. Может быть, сказалось и то, что перед этим мы вместе с братом смотрели фильм про войну, и там была почти такая же сцена. Мама рассказывала эту историю вечером на кухне, когда мы сидели без света из-за обычной аварии на подстанции. Я сидел, прижавшись к маме, и глядел на то, как Натан ворошит кочергой в печке прогоравшие дрова. Он сразу же вмешался: «Да, а ты смотрел на меня, вытаращив глаза, пускал пузыри и улыбался».

Он тут же спросил: «Мама, а почему мы оставили Сашку на телеге?» – Я не слышал то, что ответила мама, так как зажмурил глаза и представил себе степь, лесополосу рядом с дорогой и длинную вереницу телег под летящим низко, низко и ревущим самолетом. Эта картинка временами возвращается ко мне. Позднее Натан сказал мне, что мать ответила просто: «Я не могла тащить вас до лесополосы обоих».

Другое воспоминание, вероятно, тоже фантомное. Возвращаюсь из детского садика домой, навстречу мне выбегает наша собака, а я ее спрашиваю: «Розка, Розка, мама дома?». Не помню, что она мне ответила. Это было в эвакуации в Белокурихе Алтайского края, вероятно, ранней весной 1945 года.

Следующее воспоминание более реалистичное. Возможно, что действительно что-то помню. Какой-то сарай, лежу в маминой кровати. Мужчина в форме протягивает ко мне руки. А я отталкиваю их и шепчу: «Уйди, уйди, ты не мой папа». – Это рассказывал мне отец. Николаевская область, время – начало лета 1945 года. Папин полк должен был прибыть на переформирование из Германии, и он заранее сообщил маме, куда нам нужно приехать, чтобы нам быть всем вместе.

Следующая четкая картинка – поселок Эртиль (где-то в Воронежской области). Август 1945 года. Я сижу на берегу речки, свесив ноги с невысокого обрыва. Рядом в речке барахтаются старшие ребята. Тепло, светит солнце, засыпаю и сваливаюсь в речку. Воды у берега по колено, я не могу утонуть, но нахлебался воды, мне страшно. Старший брат гладит меня по голове, говорит, что совсем не больно и добавляет: «Не реви, а то нам обоим достанется от мамы».

Дальше – 1946 год, Житомир, мне 4 года, я уже большой и помню многое отчетливо. По крайней мере, то, что действительно запомнилось. Но об этом лучше по порядку.

Перед войной мои родители жили в Сталинграде, оба работали. Хоть и не было собственного жилья, но в семье был достаток, рос мальчик – мой брат Натан. Решили завести второго ребенка – меня. И началась война. Папу не брали в армию, так как у него было плоскостопие и очень слабое зрение. Но весной 1942 года его вместе с другими мужчинами Сталинграда отправили на Дон рыть окопы. Он вернулся похудевший и весь покрытый вшами. По крайней мере, так рассказывала мама. Еще через некоторой время он пошел добровольцем в армию. Стыдно было здоровому мужику отсиживаться в тылу. Так считали в то время все.

Во время войны все мужчины призывного возраста нашей семье воевали. Аркадий Бройде (муж тети Ани) был танкистом, Саша Винокур (муж тети Мины) – подводником, Михаил Дмитриевич и Вячеслав Дмитриевич (мамины братья) воевали в пехоте, Николай Дмитриевич – кавалерист в составе корпуса Плиева. В Сталинградской области многих молодых мужчин отправляли в казачий корпус, хотя по происхождению они не были казаками. Петр Иванович Громов (муж тети Люси) служил артиллеристом, позднее был в дивизионе «катюш». Мой двоюродный брат Аир Гавриилович был в лыжном батальоне. Когда батальон шел в атаку по заснеженному льду озера где-то между Москвой и Ленинградом, немцы взломали лед бомбами, и весь батальон ушел под лед. Никто не выжил. Это была единственная утрата среди моих родственников во время войны. Конечно, абсолютно все были неоднократно ранены и контужены; Аркадий дважды горел в танке, но все вернулись домой. Вячеслав Дмитриевич побывал в плену, и это было нашей страшной тайной. Мама в детстве внушала мне, что об этом говорить или писать в автобиографиях нельзя.

Старшее поколение не воевало по возрасту. Из моих кузенов только Аир попал на войну. Остальные были или молодыми, или совсем маленькими. Кстати, Аир был назван так в честь популярного министра Александра Ивановича Рыкова, организовавшего выпуск любимого в России напитка – водки – по приемлемой цене. Ее так и называли одно время – «рыковка». А Гавриил Дмитриевич – отец Аира – был не дурак выпить.

Мне всегда было странно слышать сплетни о евреях, прятавшихся во время войны в Ташкенте. Мужчины призывного возраста, независимо от национальности, не могли избежать армии. А стариков, женщин и детей всех национальностей, по возможности, эвакуировали в Сибирь и Среднюю Азию. Исключением являлись евреи, проживавшие на присоединенных в 1939 году землях: в Прибалтике, Западной Украине и Западной Белоруссии. Им не всегда разрешали эвакуироваться, иногда даже с презрением говорили: «Западников не берем».

Помню эпизод, рассказанный однажды папиным приятелем, полковником Добрушиным. Он в конце войны или сразу же после нее был в Москве на концерте, в котором какой-то песенник пел куплеты о евреях, прячущихся в Ташкенте. Рассвирепевший Добрушин – кавалерист-полковник – ворвался к нему в гримерную во время перерыва в форме и орденах, хватил саблей по гримерному столику и заорал: «Еще раз пропоешь такие куплеты – зарублю суку!». Элегантный столик развалился пополам, артист до конца жизни не пел больше эти куплеты.