Воспоминания о русской службе
Шрифт:
Это было мое первое плавание по Амуру. По давнему обычаю, его торжественно отметили «крещением» в Амуре — наподобие того, как делают на экваторе. Мне, «крестнику», пришлось раздеться, после чего капитан и штурман вывезли меня на гребной шлюпке на середину реки, которая достигала здесь километровой ширины. Сопровождали нас двое «крестных» — один из моих коллег, Завремович, и первый адъютант барона Корфа, Бернов. Меня обвязали шкотом, закрепленным в шлюпке, бросили в сильное течение, а затем трижды протащили вокруг шлюпки, причем я, хорошо умея плавать, изрядно нахлебался воды. По завершении этой части церемонии «крестник» прямо в шлюпке вместо материнского молока получает добрый глоток коньяка из серебряной чарки, которую затем хранит как подарок на память от своих «крестных». На этой чарке
Уже в верхнем своем течении Амур — река внушительная. Берега высокие, крутые, поросшие тайгой. Правый китайский берег и земли за ним населены еще меньше, чем российская сторона, где через каждые 50—100 километров встречаются казачьи станицы. Каждые 30 километров где-нибудь на каменной круче у самой реки виднелось здание почты, рубленый дом, состоящий из 2–3 комнат и огромной русской печи. Поскольку все движение по Амуру проистекало только зимой по льду, летом эти почтовые станции значения не имели и оттого зачастую пустовали. От Сретенска до Николаевска, т. е. на протяжении 4 800 верст, проезжего тракта тогда не существовало; в осенний ледостав и весенний ледоход всякое движение на месяц-полтора замирало. Двигаться в это время можно было только сквозь тайгу по опаснейшим горным тропам. В эти три месяца Амурскую область связывал с Западной Сибирью и Россией один лишь телеграф. Потому-то почта скапливалась в Сретенске — несчетные мешки лежали кучами.
На сей раз наша поездка шла гладко, но так бывало отнюдь не всегда, ведь пароходы, хотя имели осадку всего 3,5–4 фута и приводились в движение большим кормовым колесом, нередко садились на мель. Здесь было много подводных камней и постоянно возникали новые песчаные мели: огромные таежные деревья падали в реку, цеплялись за камни, и их заносило песком. Речных карт не существовало, лишь кое-где встречались береговые знаки, понятные только капитану. Вот почему среди тогдашних капитанов были выходцы из самых разных профессий — экзамен сдавать не требовалось, только бы показал точное знание реки и всех ее причуд. Хороший капитан в ту пору пользовался огромным уважением, и в прошлом его никто особо не копался. Оттого-то капитанами нередко оказывались мало-мальски образованные бывшие арестанты. Так, на «Ингаде» капитанствовал бывший офицер, отсидевший срок за братоубийство.
На носу яхты всегда стоял матрос с длинной рейкой — замерял глубину реки, монотонно нараспев выкрикивая: «Семь с половиной, шесть, пять!» — а не то: «Пролет», дескать, дна не достать. Потом вдруг раздавалось: «Сели!» — в тот же миг судно резко вздрагивало, машину стопорили и давали полный назад. Если удавалось сойти с мели, яхту сразу отводили к ближайшему берегу и там осматривали на предмет течи. При серьезном повреждении судно требовало ремонта на суше, путники сходили на берег, разбивали лагерь и дожидались следующего почтового парохода, который раз в неделю ходил от Хабаровска до Сретенска и дважды в месяц — от Сретенска в Николаевск. К счастью, на сей раз ничего такого не случилось, но тем же летом во время другой поездки я познакомился со всеми этими прелестями.
Самая живописная часть Амура — примерно двухсотверстный участок, где река прокладывает себе путь через хребет Хинган. Хребет тянется с севера на юг, и его прибрежные кручи достигают в высоту 300 футов. Река, местами шириною полторы-две версты, нередко сужается там до 300–400 метров, берега покрыты лесом. Русло у нее извилистое и временами образует как бы большие красивые озера, которые неожиданно открываются взгляду за каким-нибудь поворотом. Впечатление такое, будто плывешь по уединенному заповедному краю, откуда нет выхода.
На одном из таких озер стоял у берега почтовый пароход, запасался дровами. Мы причалили возле того же штабеля, в свою очередь запаслись топливом, а заодно получили доставленную для нас почту. Сидя на палубе, я принялся разбирать корреспонденцию. Барон Корф с остальным обществом сошел на берег. Неожиданно барон Корф окликнул меня: «Гляньте-ка в воду и познакомьтесь с вашим пастором!.. Да набросьте на него купальную простыню, когда он поднимется на борт, чтобы его преподобию не пришлось во всей чистоте являться перед моими дамами».
Я перевел взгляд на воду и увидел крепкого, полноватого мужчину, который плавал вблизи яхты. Я поздоровался с ним по-немецки, он поднял на меня глаза, — я громко назвался и пригласил его подняться на палубу. С большой ловкостью он перебрался через планширь; тотчас принесли купальную простыню, я набросил ее ему на плечи, а засим он представился: пастор Румпетер {64} . Я провел его в мою каюту и послал матроса на почтовый пароход за платьем моего гостя.
Пастор Румпетер рассказал мне, что направляется из Владивостока в свою забайкальскую епархию, куда не заезжал уже два года. Он был тогда единственным лютеранским священником на всю Амурскую область, и церковный его округ простирался ни много ни мало от Ледовитого океана до корейской и китайской границы и до Байкала. Опекая свою паству, пастор все лето проводил в дороге; и, тем не менее, зачастую ему приходилось посылать благословение по случаю крестин и бракосочетаний телеграфом. Он рассказал, что его крестники частенько сами шагали ему навстречу, держась за руки сочетавшихся браком родителей. Но он строго следил за моралью и благонравием, требуя, чтобы ему телеграфом и почтой сообщали обо всех заключенных браках и о детях, которых надлежало крестить; тогда он слал благословение телеграммой или письмом и заносил упомянутых лиц в церковную книгу как сочетавшихся браком или крещеных согласно дате на почтовом штемпеле.
Пастор Румпетер был замечательным человеком и пастырем, у всех, кто его знал, он пользовался любовью и уважением; я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь отзывался о нем пренебрежительно. При всей чудаковатости он никогда не терял достоинства — никто на всем Амуре не мог похвастаться, что видел пастора Румпетера (а пастор отнюдь не чурался дружеского застолья и бокала) под хмельком, зато было очень много таких, что, состязаясь с ним в выпивке, сваливались под стол.
К азартным играм, столь популярным на Дальнем Востоке, пастор относился крайне враждебно. Жил он холостяком во Владивостоке, в деревянном пасторском домике; хозяйство его вела старая экономка-немка, которая нянчила его еще в детстве. Пасторские мальчишники, где собирались и важные персоны из русских — полицмейстер, градоначальник, комендант порта и т. п., — были очень популярны. Там подавали превосходные блюда и отличные напитки. На таких вечерах каждый мог делать что вздумается. Можно было и поиграть по маленькой, но не на азартный интерес. Поскольку же владивостокцы сплошь были завзятыми игроками, порой этот запрет нарушался, что, однако ж, неизменно вызывало резкие возражения со стороны пастора. Но возражения не действовали, и однажды пастор сильной рукою даже поднял зачинщика, г-на полицмейстера Орлова, за воротник со стула и, ни слова не говоря, вышвырнул за дверь, а затем с добродушным видом вновь занял место среди гостей. Полицмейстер долго упрашивал впустить его обратно, но пастор был неумолим. В итоге это послужило исправлению Орлова.
Кроме моих «крестных» — адъютанта Бернова, бывшего офицера-кавалергарда, и Завремовича, ныне перешедшего на гражданскую службу офицера личной императорской охраны из гвардейского стрелкового батальона, — барона Корфа сопровождали тогда еще два офицера-порученца: Паскевич из лейб-гвардии гусарского полка и Данилов, бывший морской офицер, ставший уральским казаком.
Когда мы остановились в одной из станиц под Благовещенском, на борт поднялся войсковой старшина, казачий полковник С., чтобы по дороге сделать доклад барону Корфу. Вечером после изобильной пирушки Данилов и этот полковник бурно заспорили, не помню уж по какому поводу. Во всяком случае, кончилось тем, что С. бросил Данилову вызов и попросил меня быть секундантом. Дуэль должна была состояться сразу по прибытии в Благовещенск.