Воспоминания о русской службе
Шрифт:
Семья нашего родоначальника состояла из старухи жены, трех женатых сыновей и трех дочерей, из которых одна уже перешла в соседний род и, как гордо рассказал отец, уже имела пятерых детей. Две другие дочери ждали будущих мужей, которые пока не собрали нужное количество шкурок, чтобы уплатить выкуп за жен. Сами же девушки давно уложили свое приданое — берестяную утварь и одежду — в кожаные мешки.
Не в пример монголкам и буряткам орочонка до вступления в брак держит себя в невинности, и супружеских измен у них не бывает. Если муж умирает, вдова берет себе другого мужа из его племени, он заботится о ней и ее детях и наследует покойному.
Сыновья нашего старика имели собственные чумы, оленей и семьи, и, смотря по желанию патриарха, они кочевали и охотились самостоятельно или все вместе в пределах своих охотничьих территорий.
Старший в роду — родоначальник, он — общепризнанный авторитет и властитель над охотничьими угодьями. Он же улаживает отношения и дела внутри и за пределами своих территорий, собирает оброк с рыбаков и золотоискателей и сдает тайше ясак пушниной.
Наш радушный хозяин владел своими охотничьими угодьями не один, а вместе со своими двумя братьями и их родами, так что на площади около 30 000 гектаров проживало приблизительно восемь десятков душ.
На охотничьих территориях, которые я посетил, проживало примерно сто родов, в общей сложности человек 400–500. В административном плане они составляли думу, во главе которой, как и у бурят, стоял тайша, назначенный окружным начальником из числа патриархов и как символ своей должности, носивший на шее серебряную медаль. Он должен был сдавать правительству собранный родоначальниками ясак, состоявший из пушнины стоимостью примерно три рубля на каждого охотника. Этой норме соответствовало десятка три беличьих шкурок. Хорошая соболья шкурка стоила в двадцать раз больше, прочие тоже оценивались по этой норме.
Имея право взимать арендную плату за рыбные тони и золотые прииски, расположенные на их охотничьих территориях, орочоны могли бы платить ясак из этих денег. На деле же от подобных предприятий им было больше ущерба, нежели пользы. Как русские рыбаки, так и старатели беспардонно обманывали кротких орочонов. Согласно постановлению правительства, аренду надлежало платить наличными, а не товаром, и, когда родоначальник появлялся у своего арендатора, он действительно получал деньги, но затем его угощали водкой, пьяного до бесчувствия сажали на оленя и отпускали в тайгу, где он вскоре с оленя падал. Пока орочон с похмелья отсыпался в тайге, деньги у него опять забирали. Проснувшись, он был убежден, что его ограбил злой дух, так как, по орочонским верованиям, им нельзя было ни искать золото, ни владеть им.
Орочон не разрабатывает богатства своих гор и рек именно потому, что считает оные собственностью обитающих там демонов. Сам он не ворует и не лжет, а оттого не предполагает сих скверных качеств в других людях. Они же как раз этим простодушием и пользуются. Причем не просто обворовывают его, но наносят еще больший вред, продавая ему порох, свинец, ткани и прочие важные вещи по немыслимым ценам, так что он все глубже вязнет в долгах.
Пока сидел в долгах, орочон считал всю добытую им пушнину собственностью кредитора. Поэтому, даже предлагая хорошую цену, было почти невозможно напрямую купить у него меха. А стоило орочону угодить в лапы этакого «благодетеля», как он его звал, он целиком оказывался в его власти, долги росли из поколения в поколение без всякой надежды когда-либо их погасить.
Задача, возложенная на меня бароном Корфом, состояла в тщательном изучении обстоятельств у охотничьих народов, дабы в будущем оградить их от эксплуататоров и, в частности, выяснить, как во всем этом замешана полиция, которая, собственно, должна бы блюсти права инородцев.
Тот из сыновей нашего старика орочона, с которым мы уже познакомились, очень походил на отца, только лицо пока не так обветрило. Брат его был меньше ростом и коренастее. Оба сняли шапки, и волосы упали на лоб и спину. Женщины и дети поначалу робели
Мы бросили в котел еще пригоршню своей соли, но при всей наваристости кровяной суп нам не очень понравился, хотя из вежливости пришлось есть. Пока суп варился, на угольях жарили надетые на палочки длинные полосы мяса. Было его так много, что вполне хватило бы на два-три десятка людей, однако за час-другой и суп, и мясо исчезли в желудках наших орочонов, причем и подростки съели втрое больше, чем мог бы съесть европеец. В трапезе участвовали и лайки, которым отдали требуху. Собаки были поистине членами семьи и очень дружили с ребятишками, а на привязь их посадили только из-за нас, чужаков. Собаки эти использовались в охоте на крупного зверя, когда преследовали подранка, т. е. шли по кровавому следу, и для облаивания мелкого пушного зверья, особенно белки, а зимой — чтобы отыскать медвежью берлогу и поднять ее обитателя.
Нам тоже поднесли обжаренное, но еще достаточно сырое мясо, и хозяйка хотела было своим ножом снять его с палочки. А раньше я видел, как она этим же ножом давила вшей. Теперь женщина, должно быть, что-то прочла в моих глазах и остановилась, хотя едва ли угадала мои подлинные мысли, совершенно ей чуждые. Отложив свой нож, она взяла мой, видимо решив, что он острее и лучше. Поскольку у меня было с собой несколько таких финских ножей, я на прощание подарил ей один из них, чему она несказанно обрадовалась.
Другим женщинам мы подарили несколько килограммов соли, стеклянные бусы и яркие ленты, а мужчинам — порох и табак. У нас, конечно, был с собою ром и коньяк, но спиртного мы орочонам не дали — алкоголь для них отрава. Стоит им его отведать, как их энергия и моральная сила ломаются. Бурятскую араку, т. е. молочную водку, они не готовят, оленье молоко для этого не годится, кумыс, в больших количествах хмельной, тоже не делают. Зато у орочонов в ходу пьяный напиток из мухоморов, настоянных на младенческой моче, — он якобы поднимает им настроение и возбуждает фантазию. Нам тоже предлагали отведать, но ни у нас, ни у проводников охоты не было. Орочоны пили этот напиток, съевши огромное количество мяса и рассевшись затем у костра.
Приподнятое настроение выражалось у них в своеобразных песнях без рифмы да, собственно, и без смысла, просто каждый сам по себе невнятно рассказывал, что видел и думал. Они как бы грезили вслух, но это определенно было выражение удовольствия, так как вообще орочоны очень молчаливы.
Остатки сырого мяса нарезали тонкими полосками, нанизали на нитку и повесили вялиться на воздухе в листве дерева. Потом их сложат в кожаный мешок и опять подвесят на дерево. Мешок этот сплетен из ремешков и пропускает воздух. Обычно львиная доля мяса съедается прямо на том месте, где добыта дичь и куда перебирается весь род. После обильной трапезы орочоны дня три-четыре вообще не едят. Крупного сохатого хватало на 10–12 дней, вяленое мясо служило резервом на время перехода к тому месту, где будет добыт очередной зверь. Так что их кочевки целиком ориентированы на охотничьи успехи мужчин.