Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 1
Шрифт:
В этих слезах и мучениях я уснул потом таким глубоким сном, что только на следующее утро меня разбудил клирик, когда уже всё было готово к дороге.
Открыв глаза, я сначала невольно посмотрел на постоялый двор, но уже перед ним ни вчерашней кареты, ни двора, ни следа женщин не было.
Люди говорили, что с рассветом они поспешно выехали, чему те были рады, потому что изба осталась пустой и огонь в ней был готов.
Назавтра, хотя вчерашний вечер стоял перед моими глазами, остыв белым днём, когда всё снова начал взвешивать, хотел внушить себе, что эта женщина не могла
На второй день, ближе к вечеру, я увидел перед собой Краков, который после Вильна уже издалека казался мне таким дивно великолепным, великим, поистине королевским гродем, что это впечатление отняло у меня немного боли.
Чем ближе мы были к городу, тем более сильное восхищение он во мне пробуждал. В Вильне ни тех башен, ни костёлов, ни половины таких величественных стен не было. Два замка, круговые стены с башенками, замковый костёл, едва несколько камениц в городе бросались в глаза, впрочем, почти весь Вильно был деревянный и у земли.
Здесь уже издалека громады стен и башен объявляли город, какого не было во всей Литве; а когда мы проезжали через Флорианские ворота по улице к рынку, я глаз не мог оторвать от необычайного зрелища, какое мне представилось.
Хотя был уже вечер и будний день, в городе мы нашли больше движения, шума и людей, чем в Вильне во время ярмарки. Дома, хотя много было деревянных, были побелены и окрашены на крыльце и крыше так искусно и почти на каждом из них какой-нибудь резной и позолоченный знак так притягивал глаза, что я не мог досыта на них насмотреться. Всё мне казалось чудом.
И люди, проходящие по улицам, одетые по-старомодному, также совсем отличались от виленских мещан. Мы встречали много необычных нарядов, богатых, дамских, каких-то заморских и на наши непохожих. Конное рыцари крутились на рынке, ехали огромные купеческие возы, под домами шли мещане в блаватах, цепочках и великолепных колпаках.
Притом, был вечер, следовательно, и колокола на разные голоса отзывались в костёлах и из некоторых открытых было слышно вечернее пение.
Я ехал опьянённый и восхищённый, видя теперь, что всё, что рассказывал о Кракове ксендз Лукас, вовсе не было преувеличением… но как тут мне, бедному сироте, от которого все отказывались, не имеющему опеки, было пробиться и не погибнуть стиснутым в этой толпе.
Я взывал только к Богу, став ещё более набожным: «Ты, Отец всех, а особенно тех, кто ни отца, ни матери не имеет…»
В этот первый вечер мы только в сумерках проехали по улицам, поэтому любопытство скорее пробудилось, чем удовлетворилась.
Клирик ксендза Яна, который был довольно ко мне расположен, и был на несколько лет старше меня, обещал, что назавтра, поскольку день был предназначен для отдыха, и он свободен, проведёт меня по городу и покажет всё самое красивое в нём.
Мне там всё казалось чудесным!
Ксендз Ян стоял с нами в постоялом дворе на улице Св. Анны, другие наши попутчики поехали в замок и по своим домам.
Вид этого прекрасного и великого города немного стёр во мне грустные впечатления
Клирик на следующий день сдержал слово. Мы пошли в город и к костёлам, каких я в жизни моей не видел: к Деве. Марии, к нескольким монастырским, к Божьему Телу и ко всем, которые были в центре города, потому что за стены мы не выходили.
Я восхищался богатством и великолепием, многочисленным духовенством, величественным благочестием; меня только одно поражало: что кроме польской речи, почти столько же мы слышали рядом немецкой болтовни. Одежда мещан также позволяла угадывать среди них разных немцев, да и представителей других народов возле Сукенниц крутилось достаточно, дивно одетых купцов и немало путешественников, и языков там можно было наслушаться особенных.
Рынок и каменицы около него были более великолепными, чем княжеский Виленский замок. Ратуша с башней, огромные магазины, а дальше высокие дома, все окрашенные и покрытые резьбой, мне очень понравились.
Над воротами некоторых святынь стояли патроны, словно живые, с других изображений глядели короли и разные звери, словно окаменевшие олени, львы, орлы, бараны, вороны. Клирик смеялся, когда я останавливался рассматривать эти невиданные вещи. Ибо каждый дом на рынке имел что-то особенное, чем отличался от других.
Всё это свежее, блестящее, изящно разукрашенное, было словно живым. Что тут говорить о магазинах, о каких я даже и мечтать не мог, потому что они были полны товара, о котором я даже никогда не слышал. Клирик с гордостью всё это мне показывал и объяснял.
Пройдя пару улиц, от того, что тут видели, мутилось в голове. Каждую минуту я останавливался, потому что постоянно было на что смотреть и о чём спросить. В замок ехали отряды рыцарей, переливающиеся золотом, из замка возвращались паны со слугами и доспехами, для меня невиданными. Русинов, татар, турок, венгров я только теперь научился различать.
Я неустанно спрашивал и удивлялся без меры. Наконец клирик, утомившись, отвёл меня назад в каменицу и там оставил одного.
Какая меня здесь ждала судьба, в этом совсем чужом городе, среди людей, кои были для меня никем, я порядком не знал.
Говорили мне, что я должен учиться, но где и как, – глухо было. В Вильне при Гайдисовых я чувствовал себя словно в семье, тут все казались чужими и страшными. Кого мог тут интересовать такой, как я, сирота?
Клирик мне заранее поведал, что в Кракове таких, как я, бедняков, без отца, матери, сирот наплывало очень много, что при помощи добрых людей они справлялись и с голоду не умирали; он меня подкреплял, но таким образом, что, слушая его, меня ещё больше охватил страх.
Не буду чрезмерно расписывать те первые мои годы, потому что и без этого я должен многое рассказать о моей участи и приключениях; скажу только, что хотя ксендз Ян обо мне не забывал, в течение нескольких дней я ждал, по той причине, что ничего решено не было. Меня ни о чём не спрашивали, воли своей я не имел; но кто мной распоряжался, мне также не говорили.