Воспоминания охотничьей собаки
Шрифт:
Михаил почему-то медлил, хотя и держал винтовку наготове.
— Хороши роги, — сказал Иосиф. — Восемнадцать год — двадцать год. Старый.
— Слушан, Иосиф! Хочешь, стреляй ты…
— Джок! — ответил Иосиф по-балкарски. — Не хочу.
— Я тоже не хочу.
…«Вот так они и жили», — вспомнила я любимую русскую поговорку прежнего хозяина. Перли в гору, как бешеные, за короткое время влезли на черт знает какую верхотуру, причем нисколько не думали о том, что я-то не мастер спорта по альпинизму, да и вообще на подобной охоте впервые, а теперь — нате вам! — не хотят стрелять. Все мои старания — «на кота хвост бросали». Зверь, видите ли, беспомощный: сидит тут в четырех шагах и убежать не может! От обиды у меня стал вырываться вместе с лаем хрипловатый тоскливый вой. Тур неожиданно рванулся, склонил голову набок, воткнул, как ледоруб, один рог в землю, и… вдруг оказался наверху. Покачнувшись, он чуть не упал, но быстро отпрянул от меня и побежал вниз по склону между двумя гребнями узкой балки. Но скорее это был не бег, а плавание судорожными рывками по глубокому снегу. Как тяжело было старому зверю, я чувствовала по себе. Я бежала, вернее прыгала по борозде, проделанной туром. Снег был выше моих ушей, а ему доходил до середины брюха. Я каждую секунду ожидала выстрела, но вместо этого услышала позади себя голос Иосифа:
— Я его поймаю живой!
— Нет, это я его поймаю, — отвечал Михаил.
— Ладно, вместе!
Измучивший меня и сам еле живой от усталости, этот старый дикий козел повернул направо и полез на гребешок балки. Раза два-три он сползал на дно, где под снегом что-то шепотом бормотал невидимый ручеек, и все мы трое успели подойти к туру почти вплотную. Но вот он одолел подъем, и было слышно, как съехал по противоположному склону и затих на несколько секунд. Я поднялась наверх и увидела, как мой еще не добытый трофей медленно пересекает широкое и почти ровное снежное поле, которое заканчивалось довольно далеко новым гребнем, идущим по склону сверху вниз. В это время солнце утонуло в сомкнувшихся светло-серых тучах и пошел крупный, тихий снег. Видимость сразу ухудшилась, и тур превратился в неясное серое пятно, постепенно тающее в хороводе белых мух. С разбегу я врезалась в мягкие сугробы и, прыгая, как лягушка, устремилась вперед, ориентируясь по струе потного козлиного запаха, который оставлял после себя зверь. Струя становилась то гуще, то жиже, то почти совсем пропадала. За снегом я ничего не видела, даже когда выпрыгивала особенно высоко. Наконец, я признала себя побежденной и бессильно завалилась набок. В ту же минуту около меня раздалось шумное дыхание хозяина. Высоко вскидывая ноги, он пробежал мимо. Следом за ним, почти наступая другу на пятки, двигался Иосиф с мотком веревки в руке. Я встала и пошла, покачиваясь от стыда и смертельной усталости. Надолго меня не хватило. Что-то сильно сдавило мою грудь, закружилась голова, и я снова легла на такой приятный, холодный и мягкий снег. Не успела отдышаться, как вдруг вернулся хозяин. Ни слова не говоря, он подхватил меня на руки, прижал к груди и стал догонять Иосифа.
Я виновато лизнула хозяина в щеку. «Ладно, ладно! — сказал он. — Все будет в абажуре…»
Иосифа мы скоро догнали и теперь топали за ним (по крайней мере, Михаил топал) след в след. Снег пошел еще гуще и крупнее. И даже в четырех собачьих прыжках было плохо видно. Зато я снова поймала струю турьего запаха и заскулила от возбуждения.
— Где-то рядом, — сказал хозяин. — Картечь его чует.
— Я тоже чует, — ответил Иосиф.
— Ну тогда прибавь скорости.
— Я могу. А ты с Картечь не будешь отстать?
— Ничего, успеем.
— «Ничего, ничего!» Последний год ты, Мишка, очень толстяк.
— Ну, ладно, тебе! Ты вот в своем спасотряде не разжиреешь, а посидел бы, как я, над дис… — Тут я не помню, что за слово произнес хозяин. Дис… р-р-р…
Охотники пошли быстрее. Впереди все время маячила спина Иосифа. Запах тура становился гуще, сильнее. Но вот дорогу стали преграждать скальные обломки, торчащие из сугроба, и снег между каменными глыбами оказался еще глубже… Пришлось идти гораздо медленнее.
Мои охотники тоже, видно, устали и теперь еле волокли ноги. Иосиф остановился, снял рюкзак, раскрыл его и сказал Мише:
— Давай сюда.
Хозяин запихнул меня в мешок — одна голова наружу — и хотел взвалить нелегкую ношу за плечи, но Иосиф не дал.
— Мой очередь, — сказал он.
Теперь хозяин пошел вперед, а мы с его другом — за ним. В рюкзаке за спиной у Иосифа на моей шкуре таял снег. Согрелись лапы — и на ступнях начали сильно болеть подушечки. Но все это была чепуха по сравнению с дразнящим дурманом старого козла и жгучей болью переживаний, болью честной работящей собаки, которая сейчас находилась в позорно унизительном положении.
…Хозяин сделал еще шаг и провалился в снег по самую грудь. Иосиф взял чуть правее, и подошел к товарищу сбоку, где снегу было по пояс.
— Сам вылезу! — пропыхтел Миша и забарахтался в сугробе, подминая снег под себя.
Хозяин продвинулся немного вперед, уцепился руками за неровные края большого плоского камня, вылез и сел, кашляя и отплевываясь.
— Никто еще взрослый тур не поймал, — задумчиво сказал Иосиф, устраиваясь рядом.
— И никто, кха-кха, не охотился, кха, с собакой, — выдавил из себя хозяин.
— Хочешь ходить обратно? — спросил Иосиф.
— А ты хочешь?
— Когда ты хочешь, тогда и я.
— Почему ты думаешь, что я первый захочу?
Вот упрямцы! Такого остервенелого упрямства не встретишь и среди собачьего племени.
Михаил выхватил веревку из рук Иосифа и двинул дальше, как машина-вездеход. Иосиф теперь старался идти рядом и в следующий раз, уже в самом конце этого снежного поля-котлована, они провалились вместе. А тур, я готова была поклясться, все время шел совсем близко от нас, буквально в нескольких шагах. Сейчас моя голова, торчащая из рюкзака, находилась на одном уровне с краем сугроба, и я почти уткнулась носом в пару хлопьев еще дымящейся пены — этой скотине тоже приходилось часто проваливаться.
Снегопад прекратился. Я сама видела, как плавно опустились последние снежинки и как сквозь разжиженную пелену туч стала несмело проглядывать бледная голубизна чистого неба. Резко усилившееся потное зловоние заставило меня повести носом в сторону, и я увидела — первая увидела! — торчащие из снега турьи рога, которые бесшумно и вяло покачивались вперед — назад, вперед — назад.
Я залаяла, Иосиф что-то крикнул, а хозяин, загребая руками, как пловец, пополз к зверю. Тур медленно, но верно выбирался из снежной западни. Когда Михаил, казалось, уже мог дотянуться до него рукой, тур начал подниматься на склон гребня, где снега было не так много. В обычное время он бы пулей взлетел на гребень, но сейчас, тратя последние силы, продвигался чуть ли не ползком. Почти на самом верху он зашатался, поскользнулся на гладком камне и, рухнув набок, съехал на несколько шагов ниже. И тут Михаил, даже не поднимаясь с четверенек, сделал отчаянный рывок, упал на тушу зверя и крепко уцепился за его рога. Тур мотал головой, дергал ногами и больно ударил копытом по колену хозяина. Но охотник был силен, тяжел и сумел без особого труда удержать добычу, пока не подоспел Иосиф, сбросивший рюкзак на землю. Из рюкзака я высвободилась быстро, но пока ковырялась в этом проклятом снегу, охотники уже спутали козлу ноги и привязали по веревке к каждому рогу. С молчаливой злобой впилась я в турью ляжку, но хозяин оттащил меня от зверя и крикнул:
— Картечь, нельзя! Нельзя, говорю!
Иосиф вернулся к своему рюкзаку, а потом, подойдя к нам, сообщил, что фляжки с айраном нет. Она где-то выпала. Михаил махнул рукой и зачерпнул горсть снега. Иосиф молча сел рядом, но снег глотать не стал. Они посидели, отдохнули, остыли…
— Слушай, Иосиф! Доставай свой нож и… — Хозяин кивнул в сторону тура и провел ладонью по горлу.
— Нет. Резай сам.
— Может, хочешь отпустить?
— На, возьми нож.
— Нет, я резать не буду.
— Тогда отпускай.
— И отпускать нельзя. Мухтар засмеет. И еще всем расскажет.
— Да, никто верить не может, — вздохнул Иосиф. — Вся ущелья скажет: «Иосиф и Мишка — трепло».
— Вот и я так думаю. Ну что ж, потащим живого.
За этим гребешком — гладкий травяной склон. Крутоват, правда, зато снега на нем мало. Спустим тура легко.
— Да, знаю, — согласился Иосиф. — Мы далеко шагали. Вон там уже Ануаров солонец.
— Точно! А знаешь, сколько времени прошло, как мы начали подъем от речки? — Хозяин посмотрел на часы. — Три с половиной часа.