Воспоминания охотничьей собаки
Шрифт:
— Хорошо! — мотнул головой Мухтар. — Идите, да скорей возвращайтесь.
Не успели мы пройти и четырех шагов, как я услышала окрик хозяина:
— Эй, Картечь! А ты куда? Назад!
От удивления я так и села. Что значит «куда»? Охота — и без меня?!
— Как ей объяснить, что на туров не охотятся с собакой? — спросил Миша.
Дядя Мухтар расхохотался:
— Скажи ей, что не всякого зверя стреляют картечью.
Я не хотела верить своим ушам и даже заскулила от досады.
— А может, возьмем собачку? — спросил Миша.
— Не дури, парень! Вернешься без добычи, — серьезно возразил Мухтар. — Привяжи ее лучше к машине.
— Нет, надо попробовать, — теперь уже заупрямился хозяин. — Иосиф, давай попробуем?!
— Никто еще не пробовал… — пожал плечами Иосиф.
— Тогда мы будем первыми! — решительно заявил Миша. — Пошли, Картечь!
Мухтар выразительно покрутил отверткой около правого виска и покачал головой.
А мы уже двинулись в путь по узенькой тропке, змеившейся вдоль быстрого ручья. Михаил впереди, я — следом. Иосиф — позади.
Тропинка ползла выше и выше, постепенно все глубже зарываясь в снег, пока совсем не исчезла. И тогда хозяин остановился, приставил к глазам эту странную штуку, которая называется биноклем, и задрал голову кверху. Подумав немного, он сказал:
— Будем подниматься здесь.
Наклонившись вперед и высоко поднимая колени, он медленным размеренным шагом пошел по крутому склону. Я удивилась, но не подала виду. Мне казалось, что мы должны прийти к какому-нибудь лесу, а получалось наоборот: лезли вверх, к далеким скалам, по гребням которых гуляли молочно-белые облака. Ни деревьев, ни кустарников там не было. Взорам открывались только обширные безжизненные пространства. Мои лапы скользили по тугим пучкам длинной альпийской травы, припорошенной снегом и схваченной первым хрустким морозцем. Сейчас я уже явственно чувствовала запах, напоминающий запах той самой шкурки, изредка наступала под мягким пушистым снегом на россыпи твердых горошин, почти таких же, какие сыпятся из-под куцых хвостов домашних коз. Однако многое было мне пока непонятно.
А поднялись мы уже высоко. Совсем маленькой, не больше соседской кошки, казалась машина, еле различимая далеко внизу, а ручей стал похож на оборвавшуюся и упавшую на землю бельевую веревку. Почему-то я успела устать и теперь — уже в буквальном смысле — никак не могла надышаться чистейшим и уж очень каким-то легковесным горным воздухом. Я далее забыла про голод. Больше всего мне хотелось лечь и полежать хоть немного.
А мои охотники шли, шли и шли, как заведенные, не останавливаясь и не сбавляя шага. В жизни не встречала таких одержимых и неутомимых людей! Неужели их выносливость не уступает собачьей? Не может быть. Небось, скоро высунут языки и начнут лизать снег!
Наконец Михаил остановился. Но не потому, что устал. Ему опять надо было осмотреться. Однако Иосиф его опередил:
— Вижу. И бинокль не надо.
— Ах, черт! А я не туда смотрел, — Михаил, кажется, был уязвлен тем, что не он первый обнаружил туров.
Они прилегли за большим валуном и стали наблюдать. Я же ничего живого не видела. И, наверное, эти треклятые туры были еще так далеко, что при боковом ветерке я не могла их учуять. Охотники посовещались и наметили себе маршрут: так как туры находились выше и левее нас, надо было отойти немного вправо, где пролегла гряда крупных камней, и, прячась за этой грядой, подняться выше. Хребет широкой дугой изгибался влево и в своей верхней части довольно близко выходил к стаду, о котором толковали мои охотники.
Через несколько минут мы уже бесшумно пробирались вдоль хребта, оскалившего острые гранитные клыки. Михаил и Иосиф долго шли согнувшись, и вскоре вся наша компания стала на четвереньки: последний, наиболее крутой участок пути давался с большим трудом.
Огромные каменные стены, в которые упирался травянистый склон, были совсем рядом, когда хозяин остановился, подполз к краю узкого гребня и осторожно высунул голову, будто заглядывал через забор. Иосиф лег рядом с Мишей, а я втиснулась между ними и тоже посмотрела в ту сторону. И вот — о грезы собачьи, восторги щенячьи! — я вижу четыре, и еще четыре, и еще много раз по четыре крупных и ужасно рогатых, диких и ужасно серо-бурых зверей! Совсем близко (Михаил, неторопливо заряжая винтовку, пробормотал: «Метров сто пятьдесят, ближе и не надо»), в неглубокой, защищенной от ветра котловине, где копытами туров был вытоптан почти весь снег, спокойно паслось стадо, пощипывая белесо-рыжую траву.
И тут я не выдержала. Будто неведомая сила подбросила и толкнула меня вперед: забыв про усталость и бешено колотящееся после подъема сердце, я с громким отрывистым лаем кинулась на стадо. Дура, я совсем забыла, что это не кабаны, которых ждут в засаде охотники, что гоню зверей я не от загонщиков, а от самих стрелков!
— Картечь, назад! — услышала я за своим хвостом запоздалый возглас, но куда там!
Правильно говорил наш поэт Щабух:
Чтоб кости мозговойМне в жизни не видать,Нельзя при виде зверяСобачью прыть сдержать!Кстати, и туры показали неплохую прыть: не успела я добежать до этого вытоптанного пятачка травянистого склона, как последние из стада переваливали через бугорок и, под пронзительный свист вожака, скрывались из глаз. Я помчалась вдогонку. Выскочив на гребень бугра, увидела, как стадо, которое уже растянулось в цепочку, на огромной скорости несется вверх по склону к едва заметному проходу между скальными стенами на самой вершине горы. Я продолжала преследование, хотя и понимала, что по головокружительным каменистым склонам, да еще почти по брюхо в снегу, мне за этими сильными и резвыми животными никак не угнаться. Стадо уходило все дальше и выше, и мой захлебывающийся от одышки лай, который уже вероятно туры и не слышали, мне самой казался в этот момент жалким и смешным.
И вдруг — о чудо! Я и не смела о таком мечтать — сразу же за беспорядочной грудой гранитных обломков, всего в нескольких шагах от меня в узкой расщелине, заметенной коварным снегом, барахтался большой тур с огромными изогнутыми рогами. Он делал бешеные усилия, пытаясь выбраться из ловушки, а его передние копыта, хоть и цеплялись за края ямы, но после очередного отчаянного прыжка снова и снова обрывались, и массивная туша матерого козла бессильно сползала вниз. Конечно, я подбежала к самому краю расщелины и подняла громкий лай. Я и торжествовала, и злилась, и пугала зверя, и давала сигнал охотникам. Старый тур утроил усилия и один раз чуть было не выпрыгнул из ямы, но я с такой яростью бросилась ему навстречу, что он инстинктивно отпрянул и опять свалился в свою снежную ловушку. Кажется, тур вытряс из себя все остатки энергии и на какое-то время успокоился. Он мелко подрагивал, глаза его налились кровью, с мокрой морды падали хлопья пены. Пронзительный козлиный дух ударил мне в нос. Ноги мои подкосились, и я легла на брюхо. Потом несколько раз хватанула зубами холодного снега. Стало немного легче. Я перехватила бешено-ненавистный взгляд зверя:
— Что ты за тварь такая?! Куда залезла? Мало нам этих двуногих со своими громами и молниями! Чтоб тебе рога обломать, чтоб копыта твои стерлись!
Над бугром показались красные распаренные лица Иосифа и Михаила.
Я вскочила на ноги и залаяла с прежним энтузиазмом. Надеюсь, вы не осудите меня, в то время совсем еще молодую собаку, что с приходом охотников, я вела себя так, словно и не испортила им всей песни, словно догнать эту рогатую скотину и запихнуть в скрытую яму — как раз было моей задачей. Я просто отмахнулась от всего, что произошло в предшествующие минуты, и нисколько не сомневалась в блестящем исполнении своей роли. И теперь с восторженным рвением я облаивала пока еще живую добычу, бросая иногда горделивый взгляд на хозяина: да, да, я поймала, я задержала, я загнала, я не пускала! Теперь можно стрелять — вот он, голубчик, со всеми его четырьмя копытами, распишитесь в получении!