Воспоминания Пьера Изместиефф, потомка русского княжеского рода Долгоруких и французского рода Блукет, талантливого шпиона, успешного бизнесмена, любителя и ценителя красивых женщин
Шрифт:
В то время Марракеш был очень красивым и спокойным городом средней величины, с малоразвитым, но элитным туризмом, центром которого являлась шикарная гостиница под названием La Mamounia. Улицы в центре города были засажены апельсиновыми деревьями, благодаря этому во время цветения воздух наполнялся изысканным ароматом. На двух главных улицах росли жакаранды – высокие деревья, цветущие синими кистями. Чтобы избежать ослепления от ярких лучей солнца, красить здания в белый цвет было запрещено, поэтому все дома красили в темно-красный. На южном горизонте возвеличивался хребет Атлас, который находится в восьмидесяти километрах от Марракеша, а зимой он покрывался снегом. Город был спокойным, но не для меня. В свои десять лет
По субботам и воскресеньям с бабушкой и дядей Витей мы ходили в православную церковь, которая была устроена в гараже дома Мирковичей. Миша Миркович и я прислуживали. Исповедовались и причащались каждое воскресенье. В отличие от касабланкского священника отца Митрофана, марракешский батюшка не передавал содержание исповедей детей родителям. Больше всего нам нравилось готовить кадило и незаметно отпивать глоток вина для причастия. Я стал прислуживать потому, что батюшка, несмотря на то что очень любил меня и был полуглухим, быстро определил, что мое любимое занятие – петь на клиросе… но это было невыполнимо. По четвергам мы, русские ребятишки, ходили в русскую школу, тоже у Мирковичей, где родители преподавали нам русский язык, историю, географию и литературу Родины.
Первый год лицея закончился благополучно для всех нас. Мы были переведены в пятый класс, никто не остался на второй год. Летом, в августе, с бабушкой и дядей Витей я поехал на две недели жить в палатке в селе Oualidia, на берегу океана. Там я плавал в заливе, рыбачил с лодки одного милого старика-марокканца (помню, что к леске привязывали три крючка и нередко попадались три рыбки одновременно), ночью я опускал в залив на веревке пустые консервные банки, в каждой из которых утром находил осьминога. Одного осьминога оставлял нам, бил его об скалу, чтобы размягчить, и бабушка готовила прямо из сырого салат, а других раздавал соседям.
Один раз поехали рыбачить на другое место, чуть дальше летнего дворца короля. Я увидел на дне много ракушек и собрал штук сто. А когда мы вернулись в наш палаточный городок, одна интеллигентная русская дама сказала нам, что это устрицы, и что их едят сырыми с лимоном. Устроили бесплатный пир. Всем очень понравилось. Кто-то вспомнил, что у Пушкина они «пищат», но оказалось только не марокканские.
В пятом классе особых изменений в нашей компании не произошло, наша группа осталась прежней. Перевели в следующий класс даже моего друга Даниеля Израеля и меня. Учились мы хорошо, но поведение у обоих было с замечаниями.
В 1955 году в Марокко еще шла борьба за независимость от Франции. Происходили теракты. В Марракеше редко, но все-таки иногда были слышны взрывы бомб.
Ближе к концу года в нашем лицее проходил экзамен для школьников, поступающих в лицей. Мы с Даниелем решили отличиться. Купили петарды, и в день экзамена подожгли и бросили их под окна зала, где сидели школьники под наблюдением ответственного преподавателя. Петарды бабахнули, открылись окна, и первым выскочил наблюдатель. Детишки разбежались, и экзамен пришлось проводить в другой день. Нас никто не поймал, и все сошло с рук. Об этом была статья в газете, и мы даже гордились этим.
С бабушкой, дядей Витей и овчаркой нам удалось переехать в Palmeraie (пальмовую рощу) напротив садов Majorell, где мы поселились в маленьком домике при большой вилле одного француза, которую мы «охраняли», когда он уезжал на родину. Бабушка убиралась на вилле, за что она получала жалование, плюс наше проживание.
Около нашего дома в Palmeraie начиналась сеть «ретара». Это мелкие речки, которые находились довольно глубоко под землей (метра три-четыре), по которым можно было обойти весь город. Летом там было довольно прохладно, и мы любили влезать в «ретару» через отверстие рядом с нашим домом, а выбраться в нескольких километрах оттуда, представляя, что мы террористы или сбежавшие из соседней тюрьмы заключенные. Иногда в действительности происходили побеги из тюрьмы по этим речкам.
На день рождения я получил в подарок от бабушки и дяди Вити девятимиллиметровую винтовку, с которой я стал забираться в сады Majorell и стрелял в самых разнообразных красивых птиц пестрых расцветок. Это было строго запрещено, но я знал почти всех охранников, и мне все позволялось.
В один прекрасный день мы с ребятами решили построить довольно большой плот из бамбука, чтобы плавать на плотине, которая находилась в километрах пятидесяти от Марракеша. Мы нарубили в Majorell целую кучу красивых, крупных и редких бамбуков. Трудились несколько дней. Плот получился, но нам так и не удалось донести его до плотины. В конце концов мы стали вынимать толстые бамбуковые палки и резать из них стаканы, кружки и пепельницы.
В это время у дяди Вити появился мопед NSU (49 кубиков), которым можно было управлять без прав. Дядя Витя иногда мне его давал, и я гонял на нем с бешеной скоростью по округе. Соседской девочке, лет шестнадцати, с очень хорошенькой фигуркой, очень хотелось прокатиться на мопеде, и она попросила меня об этом. Я согласился при условии, что буду сидеть сзади и держать ее за талию.
В том году произошло тяжелое событие, а для меня это было вообще настоящее горе – отравили Дика. Он жутко мучился, но спасти его не удалось. Мне тяжело было это пережить, я плакал и горевал. После этого я часто по ночам залезал на крышу нашего домика с моей девятимиллиметровой винтовкой и часами караулил вора, который, по моим соображениям, отравил мою собаку, чтобы нас обокрасть, и обязательно должен был появиться. Пока караулил, решал куда стрелять – в голову или ноги? До сих пор не знаю, хватило бы у меня смелости выстрелить?
В пятом классе, продолжая оказывать внимание Анне-Марии, я приударил и за Бриджит Вакмют, дочерью преподавательницы по математике. Увлечение это было по-детски невинным. Мы обменивались письмами и записками, иногда я ездил к ней на ферму, где ее отец – консул Швейцарии – выращивал розы. Он угощал меня чаем.
К концу года мы переехали на rue Marie Lay, рядом с больницей, где работала бабушка, в маленький домишко: две комнаты, кухня и внутренний садик. Дядя Витя часто и надолго уезжал в командировки, бабушка продолжала работать по ночам, так что я был полновластным хозяином дома, особенно по ночам.
Я превратил свою комнату в ночной клуб, расписав стены. С Даниелем Мюллер и Даниелем Израелем мы пригласили танцевать девочек. Но ни о чем серьезном не могло быть и речи, нравы в те времена были строгие.
Этим летом я решил поехать на пару недель в Мазаган, на берег океана. Уговорил бабушку купить мне маленькую палатку с приклеенным дном. Добрался до Мазаган «на пальце», поставил палатку на окраине этого маленького городка, разобрал рюкзак, закрыл палатку на замок и отправился в центр Мазаган искать моих знакомых по Марракешу. Я их нашел, и мы хорошо проводили время. Там я познакомился с Жаком Пижолем, который учился в Касабланке и тоже приехал отдыхать в Мазаган. В один день поздно вечером я направился к себе в палатку спать. Поздно, темно, ничего не видно, фонарика нет. Шел осторожно, чтобы не запутаться в веревках, привязанных к столбикам и натягивающих дно палатки. И так целый час. Меня услышали соседи, приехавшие на караване – машине с прицепленным домиком на колесах – это была семья Кайер, дантиста из Марракеша с сыном Филиппом, которого я уже знал. Они взяли с собой фонарик, и мы пошли искать палатку вместе. Палатки не было. Ее просто вырвали из земли со всем моим багажом и унесли. Кайер очень мило предложил мне переночевать в их караване. После этого случая мы стали очень близкими приятелями.