Воспоминания Пьера Изместиефф, потомка русского княжеского рода Долгоруких и французского рода Блукет, талантливого шпиона, успешного бизнесмена, любителя и ценителя красивых женщин
Шрифт:
Я провел еще несколько дней в Мазагане. Ночевал то у одних, то у других. Мне одалживали чистые майки. Но вскоре все-таки пришлось вернуться – конечно же, снова «на пальце». Возвратившись, я поделился произошедшей бедой с бабушкой. Остальные недели моих летних каникул я провел один, читая книги о Фантомасе, взятые в больничной библиотеке. Я так увлекся, что отрывался только чтобы приготовить яичницу с помидорами (румянил помидоры с двух сторон и добавлял яйца, минимум шесть штук) или чтобы снова наполнить графин мятным сиропом, разбавленным холодной водой.
Несмотря на мои увлечения, я все равно с нетерпением ожидал начала занятий, чтобы встретиться с моими друзьями и вернуться в лицей, только теперь уже в четвертый класс. В то время не было телефонов, ни стационарных, ни, конечно же, мобильных. Мы встречались либо по договоренности, либо случайно в наших обычных местах, или еще проще – шли или ехали на велосипеде друг к другу без предупреждения. Рады были все, друзья и их родители, если они были дома. А нередко меня оставляли на обед или ужин.
В четвертом классе стали ездить зимой, а она в Марракеше весьма мягкая, на лыжный курорт Укаймеден. В субботу в первой половине дня мы собирались у лицея, и оттуда на грузовике за 2–4 часа добирались до лыжной станции. Место было отличное: три подъемника, дачи с отдельными спальнями для мальчиков и девочек и салоном, где мы встречались, а также одна хорошая дискотека для взрослых, но туда пускали наших старших, Жерара Мюллер, старшего брат Даниеля, который был там популярен. Брали с собой карты для игры в покер и даже бутылку дешевого игристого итальянского вина. Конечно же, мы научились кататься на лыжах. Даниель Мюллер был самым лучшим, у него уже был золотой Сhamois.
Катание заканчивалось рано, часа в четыре, и начинались развлечения: кто играл в карты, кто пил вино, кто ухаживал…
Завершив лыжный сезон, начали ездить на плотину. Кто с родителями, кто на скутерах («Rumi» был самым популярным из-за звука, который издавал), кто на мопеде. Меня несколько раз приглашали родители Мюллер. У них была лодка, и я научился кататься на водных лыжах.
Про лицей я не забыл, дорогой читатель. Учились мы по-разному, кто лучше, кто хуже, но, в основном, хорошо. Были среди нас очень способные – Миша Миркович и Николь Бенсимон (с которой у меня несколько лет спустя был серьезный роман). Преподаватели тоже считали меня очень способным, и я часто бывал первым по предметам, учителя которых мне нравились. Но я мог показывать средние и даже слабые результаты, если не ладил с учителем.
Уроки арабского языка (диалекта) и музыки были поводом устраивать настоящий балаган. Над учителем арабского мы издевались, потому что он был «голубой». Были очень жестокими, стреляли ему в спину из пластмассовой трубки иголками с перышком из шерсти. Бедный мужик!
Учительнице по музыке тоже доставалось: когда она садилась за рояль, некоторые начинали танцевать с девушками. Дошло до того, что однажды один из нас, не буду его называть, достал настоящий револьвер из портфеля и приказал поднять руки вверх, что она и сделала. Потом опомнившись, она послала своего любимчика за директором (proviseur по-французски).
Револьвер незаметно передали ее любимчику и сказали спрятать его на улице под кустами. Между собой сговорились утверждать, что у учительницы галлюцинации. Это и стали говорить директору, когда он пришел. Он нам не поверил, вызвал инструкторов по физкультуре и устроил обыск. Но они ничего не нашли.
Эта бедная учительница несколько лет спустя попала в больницу к бабушке. Она стала рассказывать бабушке, как ее мучил один ученик. Бабушка, конечно же, поняла, что это был я. Сейчас мне очень стыдно за себя тогдашнего. Как говорят французы – c’est un peu tard или mais il vaut mieux tard que jamais, что в переводе на русский: «лучше поздно, чем никогда».
После занятий в лицее я часто ехал не домой, а с Мишей Миркович к его папе – Федору Петровичу. Он, несмотря на занятость по работе (у него было свое проектное бюро по строительству), проверял наши домашние задания. Если он видел, что мы что-то не поняли, то давал нам дополнительные упражнения, задачи, особенно по математике, а также объяснял нам правила, теоремы и законы.
Больше всего внимания мне уделяла бабушка. Она была святым человеком. Жила только ради других, сделала всем много доброго, и за это все ее очень любили. Она много рассказывала мне о своих родителях, о моей маме, о дедушке Блукет, ее бывшем муже. Когда я возвращался из Рабата, она заставляла меня писать деду письма на русском языке с благодарностью, а также о моей жизни в Марракеше. Между ними была договоренность, что я пишу эти письма самостоятельно. Дедушка возвращал мне письма, где подчеркивал ошибки, и я должен был переписывать их с исправлениями. Толк от этих исправлений, безусловно, был: сегодня я пишу мои мемуары на русском языке. Правда, шлифовкой занимается моя дорогая русская приятельница Валентина, о которой позже будет отдельная глава.
Летом этого года произошло большое событие. Благодаря денежной помощи деда, меня впервые отправили за границу, во Францию, в русский лагерь в Laffrey, под Vizille, недалеко от Гренобля. Со мной ехали несколько русских ребят и девочек. Плыли на корабле из Касабланки до Марселя. Места были в трюме, где сильно качало, особенно в Golf du Lion (залив Льва).
В этот лагерь приезжала русская молодежь, в основном из Франции. Жили в палатках. Каждое утро собирались сначала в церкви с батюшкой из Парижа, потом на площадке поднимали старый русский флаг и исполняли гимн «Мы витязи славной России…» Днем занимались спортом, плавали в ледяном озере, устраивали различные соревнования. Все говорили на русском языке, на котором мы – «марокканцы» – говорили намного лучше, чем «французы». По вечерам мы пели у костра под гитару русские романсы. Часто мы ходили в походы по горам, и помню, что как-то раз я нашел эдельвейс. Ездили иногда на экскурсии, в том числе в Chartreuse, где монахи Chartreux давали нам пробовать свой знаменитый крепкий ликер. Было очень здорово, и я с удовольствием снова побывал в лагере «Витязи» в следующем году.
Все хорошее когда-нибудь заканчивается, и в конце августа нас всех «марокканцев» отправили обратно в Марокко тем же путем. Надо было продолжать учиться теперь уже в третьем классе.
Третий класс мне показался гораздо сложнее, и зубрить пришлось побольше. Свободного времени все равно хватало, а иногда я притворялся больным. Мне удавалось убедить бабушку, что у меня температура. Я стучал ногтем по градуснику, чтобы поднялся уровень ртути. Один раз так постарался, что градусник показал 42°. Чтобы сбить «температуру», начал стряхивать, ударил об колено, кончик градусника отломился, и открытый градусник отломанным концом я всадил себе в коленку. Бабушка так разволновалась, что заставила меня пойти в свою больницу. Эксперименты с градусником после этого я прекратил.
В этом году я придумал себе новое, очень опасное развлечение. Ночью я отправлялся по городу в поиске незакрытого на ключ автомобиля Peugeot 203. Я садился за руль, заводил двигатель (на этой модели не нужен был ключ зажигания), далее – руки на «баранку» и вперед! Первую машину вернул с кривым правым колесом: на большой скорости не вписался в поворот и сильно ударился о бордюрный камень. Две других бросил в полной сохранности с закончившимся бензином. Каждый раз, на следующий день, в местной газете Le Petit Marocain («Маленький марокканец») появлялась заметка о том, что был угнан и найден автомобиль Peugeot 203. Теперь понимаю, как чудовищно и ужасно я поступал, но в том возрасте (мне было четырнадцать-пятнадцать лет) было невероятное желание научиться водить машину. Огромное удовольствие от вождения автомобиля я испытываю и до сих пор. И в жизни моей не раз приходилось преодолевать немалые расстояния на машине. Хотя о тех поступках вспоминаю с чувством вины и приношу мои запоздалые извинения владельцам.