Воспоминания писателей ХХ века (эволюция, проблематика, типология)
Шрифт:
В небольшом описании с фотографической точностью переданы приметы послереволюционного времени: ярко — рыжие афиши (в тот трудный голодный год бумаги не хватало, а афиши часто писались на обоях), красный, революционный цвет сукна на столе, резко контрастируют огромный пышный зал с малахитовыми колоннами и большой кухонный стол посреди этого великолепия. Обычно подобным описаниям предшествует авторская ремарка, с помощью которой конкретизируется место и время действия, например, "летом девятнадцатого года", "это было в 1930 году".
Часто подобный (контаминационный) тип детали вводится через лексику: "Это
Иногда с помощью детали повествование одновременно локализуется не только в пространстве, но и во времени: "И я сразу все увидел, весь Большой Проспект и так далеко — до самого моря. И не узнал — Я не узнал привычную дорогу — широкая открылась моим глазам воля. Это заборы, которые теснили улицу, — не было больше заборов! садами шла моя дорога. Это моя мечта расцвела въявь садами". Ремизов, 1, с.352.
В данном описании ключевые слова выстроены парами в оппозиции "забор — сад", "дорога — улица", "теснота — воля (море)". Встречающиеся же слова «дорога», «путь» также можно встретить в ряде воспоминаний. Они не только указывают на движение или перемещение героев, трансформацию внутреннего мира, но и обозначают глубокие внутренние ассоциативные связи, выступая в качестве мифологем (мотивы поиска, странствий). _ Их можно рассмотреть и как полисемантические понятия.
Выступая в функции семантического знака и совпадая по функции с характерологической деталью, слово «дорога» становится «ключевым» и указывает на универсальное состояние человека, склонность, способность и даже необходимость его перемещения в сложном, динамичном ХХ веке.
Номинативная функция заменяется репрезентативной и даже символической. В воспоминаниях Дон Аминадо, например: "Опять это чувство железной дороги. Законная ассоциация идей. Образ Вронского, пальто на красной подкладке: испуганный, молящий, счастливый взгляд Анны: снег, буря, метелица, искры паровоза, летящие в ночь; роман, перевернувший душу, прочитанный на заре юности; смерть Анны; смерть Толстого". Возникающее автором ощущение характеризуется как "шестое чувство". Дон Аминадо, с. 88, с.6.
Появляющаяся номината «дорога» определяет возникновение универсалий, широких смысловых рядов, передаваемых через цепочку определений. Поэтому закономерным можно считать возникновение в ряде случаев библейских ассоциаций, сравнений и параллелей: "Дрожит пароход: стелет черный дым… Нарушила свой запрет и оглянулась. И вот, как жена Лота, остолбенела навеки и веки видеть буду, как тихо — тихо уходит от меня моя земля". Тэффи, с. 416.
У Ремизова образы «дороги», «пути» осложняются традиционными для русской культуры ХХ века постоянными образами «путника», «странника», что приводит к расширению семантических рядов и превращению понятийной детали в символ.
Одновременно обуславливается ее бытование в составе реминисценции. "Я стою в чистом поле — чистое поле пустыня. Я стою в чистом поле — ветер воет в пустыне". "Родина моя просторная, терпеливая и безмолвная! зацвели твои белые сугробные поля цветом алым громким. По бездорожью дремучему дорога пролегла." Или: " — Это вихрь! на Руси крутит огненный вихрь. В вихре сор, в вихре пыль, в вихре смрад. Вихрь несет весенние семена. Вихрь на Запад лети т. Старый Запад закрутит, завьет наш скифский вихрь. Перевернется весь мир." Ремизов, 1, с. с. 63–64, 64, 177–178.
Рассматривая данные слова в ряду тех мифологем, которые были обозначены нами ранее, можно говорить о расширении семантических полей. К мифологеме «дом» добавляется «даль», «дорога», «путь», таким образом пространство может расшириться до «вечности», «вселенной», «космоса».
Подобное расширение семантики конкретного понятия, усиление значения приводят к тому, что слова «даль», «дорога», «путь» становятся не просто обозначениями некиих универсалий, но и символическими знаками, важными для организации универсальной части пространства.
Сами авторы указывают на возможность трансформации конкретного впечатления и переход к более широким умозаключениям, вводя широкие параллели (например, "скифский ветер") и усиливая динамику движения. В повествовании начинают преобладать не описания (выражавшиеся ранее с помощью интонации и подбора определений), а конкретные события и монологи (иногда диалоги), построенные на глаголах, например, в основе зарисовки у Ремизова могут присутствовать глаголы — «крутит», «летит», «завьет» и заключительный, как итоговый — «перевернет».
Все вышесказанное показывает, что в структуре мемуарного повествования бытовой план можно рассматривать как первичный. Его составляющими становятся микропространство или среда обитания героя, которые по мере расширения событийного плана начинают восприниматься автором как частная интерпретация более широкого художественного мира. Персонаж включается в него по мере взросления или введения более масштабных событий, перехода автора к более пространным умозаключениям.
При взаимоперекрещивании повествовательных планов героя и автора и происходит переход от конкретного к более широкому, эпическому плану или бытийному уровню. Характерным можно считать, например, такое признание Набокова: "Заклинать и оживлять былое я научился Бог весть в какие ранние годы — еще тогда, когда, в сущности, никакого былого и не было". Набоков, с.47.
Трансформация бытового плана прежде всего в исторический и эпический планы, выход на более широкий уровень видения и обобщения событий, изменение пространственно-временных связей обуславливаются различными задачами.
Одна из них отражает стремление мемуариста воссоздать прежний образ и облик России, который был бы противопоставлен той действительности, в котором ряд ху дожников оказывается после революции и который воспринимается как своего рода забытый и утраченный рай детства.
Поэтому и возможна такая реплика: "В историческом плане, как я теперь вижу, это признание шва… Оно дает ответ на жизнь моего поколения, существующего в двух мирах: одном, идущем к концу, и другом — едва начинающемся, оно дает покой и полноту существования в раздробленном, искаженном и беспокойном мире". Берберова, с.65.