Воспоминания

Давыдов Александр

Это и была Сыквантунская сопка, которую нам предстояло занять с боя. Впереди нас уже наступал цепью Выборгский полк, раньше нас подошедший к месту сражения и занявший как высоту 131-ую, так и деревню Сыквантун.

***

Но прежде чем описывать само сражение, надо указать, что собой представляли полки, в нем участвовавшие, и в частности та часть Чембарского полка, к которой я принадлежал.

В состав отдельного отряда ген. Экка входили Выборгский и Чембарский полки. Принадлежали они к двум различным армейским корпусам и значительно отличались качествами своего личного состава и военной подготовки. Первый, шефом которого был германский император Вильгельм II-ой, входил в состав войск Санкт-Петербургского военного округа и в мирное время был расквартирован в Петербурге. Второй принадлежал к 73-ей пехотной дивизии 5-го Сибирского армейского корпуса, уже во время войны сформированного из резервных батальонов в восточных губерниях Европейской России. Это значило, что первый имел постоянный состав нижних чинов и офицеров, лишь доведенный до состава военного времени мобилизацией молодых призывных возрастов. В нем преобладали кадровые нижние чины, прошедшие несколько лет военного обучения и спаянные настоящей дисциплиной, общество же офицеров составляло сжившуюся семью, знавшую традиции полка и его боевое прошлое. Наконец, такие факты, как стоянка в столице и близость к высшему начальству и особенно шефство германского императора, играли не последнюю роль в его боевой подготовке. Второй полк - Чембарский, в первую роту которого я был определен рядовым из вольноопределяющихся, имел все недостатки вновь сформированного полка. У него не было боевого прошлого и не могло быть традиций, (147) общество офицеров состояло из лиц, только что впервые встретившихся, никакой настоящей спайки не имевших, к тому же среди них были люди, потерпевшие те или другие служебные неудачи. Хуже всего дело обстояло с нижними чинами, которые, за исключением незначительного числа кадровых солдат резервных батальонов, в своей массе были недавно взятыми от сохи крестьянами немолодого возраста, давно позабывшими военную дисциплину. Однако мне лично повезло как в отношении моего ближайшего начальства, так и товарищей солдат, составлявших 1-ое отделение моей роты. Солдаты были все как на подбор молодые, рослые, здоровые, прекрасно дисциплинированные и спаянные между собой настоящей русской душевной солидарностью. Все они были кадровыми солдатами резервного батальона. Старшим из моего ближайшего начальства был батальонный командир, фамилию которого я не запомнил, подполковник, участник Русско-Турецкой войны 1877 года; ротным командиром был уже немолодой капитан П. И. Боголюбов, из тех офицеров, которых солдаты и уважали, и любили, и называли "отцами". Наконец, полуротным был призванный из запаса прапорщик Бечко-Друзин, бывший в гражданском состоянии земским начальником, "по-штатски" смотревший на свои военные обязанности, но, благодаря своему добродушию, приобретший расположение своих подчиненных. Приятно отличался от всех офицеров нашего батальона наш батальонный врач, немец из прибалтийских губерний, окончивший Дерптский университет, очень культурный человек. Так как я хорошо говорил по-немецки и имел многочисленную родню в Курляндии, то между нами сразу установились дружеские отношения. Не могу не упомянуть о нашем ротном фельдфебеле Иване Кузьмиче, строгом, но добродушном, с которым мне удалось подружиться еще в Пензе, перед нашим отправлением.

Из сказанного видно, что нашему Чембарскому полку трудно было соперничать с Выборгским и все говорило о том, что, как бы доблестно наш полк ни проявил себя в предстоящем сражении, заслуга удачного его исхода будет приписана не ему, т. е. что все благодарности и награды достанутся не нам. Трудно было соперничать с шефским полком германского императора, нарочно пущенным в атаку впереди нас.

(148) Описав части, участвовавшие в сражении, можно вернуться к рассказу о нем. Перевалив через гребень высоты 131-ой, нам надо было скатиться с нее по южному ее склону, жестоко обстреливаемому японской артиллерией. Мы не могли знать, откуда она стреляет, но мы видели, что Сыквантунская сопка сверху донизу окутана дымом от разрывов наших снарядов. Поражало, как аккуратно, как бы венком, разрывались наши снаряды над самой вершиной сопки. Сбежавши по склону высоты 131-ой и пересекши дорогу, ведущую к перевалу, мы углубились в нескошенный гаолян и, повернув налево в обход сопки, стали наступать перебежками, залегая в складках местности. Огонь японской артиллерии становился все сильнее и сильнее и приноравливался к нашему продвижению вперед. Все чаще и чаще наши солдаты не вставали для следующей перебежки и оставались лежать, некоторые безмолвно, а Другие - со стоном корчась от боли. Это было естественно, и каждый из нас знал, что вот сейчас то же самое может случиться и с ним. Но меня лично поразило то, что по мере продвижения вперед, мы находили все больше и больше солдат Выборгского полка, застревавших в складках местности, совершенно невредимых и просто не желавших больше подвергать себя опасности. Наше отделение наступало на крайнем правом фланге и, т. к. оно совершенно справедливо пользовалось полным доверием ротного командира, то ни он, ни наш прапорщик ни разу во время атаки не заглянули к нам. Нам самим приходилось решать, что делать с отстающими выборгцами. Сначала мы не обращали на них никакого внимания, но затем чувство справедливости заговорило в нас и мы стали понуждать отстающих нашими штыками и это убеждало их присоединиться к нам.

Казавшаяся с высоты 131-ой столь близкой, Сыквантунская сопка оказалась в действительности далекой. Мы наступали уже несколько часов и все еще не достигли ее подошвы. Начало темнеть, разрывавшиеся над нами шимозы стали светиться синим огнем. К ним прибавился огонь японских пулеметов и ружейная стрельба. К этому времени гаолян кончился и с ним не стало больше спасительных складок местности.

(149) Приходилось наступать вдоль дороги по совершенно голому месту. Наконец, орудийная пальба прекратилась, но зато усилилась пулеметная и ружейная стрельба. Уже в темноте, обогнув сопку с левой ее стороны, мы стали подыматься на нее. Но не успели мы пройти и пятиста шагов, как сзади, из еле видневшейся деревни, по нам, неизвестно кем, был дан ружейный залп. Мы бросились вперед к подъему на сопку, но навстречу нам с криками бежали солдаты, неизвестно какой части, на бегу стреляя из винтовок и коля штыками встречных. Началась паника, и лишь немногие, не поддавшиеся ей, продолжали идти вперед. В темноте трудно было разобрать, что происходит и кто стреляет в кого. К счастью, порядок был восстановлен довольно скоро, благодаря самообладанию капельмейстера нашего полкового оркестра, маленького еврейчика из Златополя, Киевской губ., и его музыкантов. Кто-то из батальонных командиров приказал ему играть гимн, и как только звуки привычной солдатам музыки коснулись их слуха, они опомнились.

Наступление наше продолжалось уже очень долго, и утомление наше было очень велико. Особенно мучила жажда, а малый запас воды в солдатских баклагах был ими уже давно выпит. Инстинктивно я нагнулся над попавшимся мне под ноги трупом и стал обшаривать его в поисках баклаги. Нагнувшись ниже, я сквозь темноту узнал в убитом солдате японца, а в его баклаге обнаружил ром, который тут же с жадностью выпил. Подкрепившись, я продолжал подыматься на сопку и, пройдя несколько шагов, наткнулся на своих товарищей по отделению, стоявших и о чем-то беседовавших над лежавшим у их ног телом. На вопрос, в чем дело, они сказали, что лежащий человек есть наш прапорщик Бечко-Друзин, который, очевидно, ранен и без сознания, они же не знают, что с ним делать т. к. вблизи не видно санитаров с носилками. В это самое время к нам подошел наш ротный командир П. И. Боголюбов, обративший внимание на нашу остановку. Старший унтер-офицер доложил ему о происшествии. Не успел П. И. Боголюбов распорядиться, как я сказал ему: "Не извольте беспокоиться, Ваше Высокородие, я вынесу прапорщика из боя", - и тут же, подняв его с земли и взвалив на плечо, я начал спускаться с горы по направлению к деревне Эрдагоу, где, как я (150) знал, находился наш перевязочный пункт. Прапорщик был небольшого роста, но упитанный и коренастый и нести его было нелегко, принимая во внимание то, что человек, находящийся в беспамятстве, тяжелее своего веса, т. к. не держится за несущего его. Кроме того, дело осложнялось тем, что я не мог оставить винтовку и что вокруг меня продолжали посвистывать пули. Силы мои подходили к концу, но сознание, что в первом же бою я заслужил статутный солдатский Георгиевский крест, вернее говоря, Знак отличия Военного Ордена, как он тогда официально назывался, придавало мне энергию. По счастью, пронеся прапорщика около версты, я встретил санитаров с носилками, которым я с удовольствием передал свою ношу. Отдохнув немного на камне, я побрел обратно к сопке, но оттуда уже слышались крики "Ура", что означало, что сопка нами взята и что сраженье закончилось. Подойдя ближе и присоединившись к своей роте, я узнал, что нам приказано вернуться к исходной точке нашего наступления, т. е. на высоту 131-ую, и занять ее. В это время было уже два часа ночи и мы, усталые, взбирались наверх. На гребне высоты нас ожидал приятный сюрприз. В то время как мы сражались, наши кашевары варили нам обед и посланные нашими офицерами солдаты принесли нам горячие щи с мясным "пайком".

Ночь была холодная, ясная. После утомительного дня тянуло ко сну, но в сердце зарождалась тревога. Вдалеке, направо от нас, видно было, как горело в Ляояне, а еще правее горели сигнальные столбы пограничной стражи вдоль соединительной ветки Янтай - янтайские копи. Мы не знали, что означали эти огни, но понимали, что ничего доброго они не предвещают.

Настало утро 21-го августа, тихое и спокойное. С поля вчерашнего сраженья, мимо нашего расположения, брели раненые, и наш батальонный врач перевязывал их раны. От нечего делать я помогал ему и обменивался с ним впечатлениями о пережитом накануне, как вдруг прозвучала команда готовиться к выступлению. Сначала мы , думали, что будем наступать, но скоро оказалось, что Русская Армия оставляет Ляоянскую позицию и что нам предстоит отступление. С тяжелым сердцем шли мы по той самой долине, по которой еще (151) два дня тому назад шли полные ожиданья неизвестного и надежд.

Когда, наконец, мы остановились для отдыха на довольно продолжительное время, мы узнали, что вся заслуга взятия Сыквантунской сопки была приписана Выборгскому полку, на который посыпались награды, хотя первой взошла на сопку наша охотничья команда. Недаром, как я узнал позже, в начале нашей атаки, когда мы бегом опускались по южному склону высоты 131-ой, на Выбргцев смотрел с нее немецкий военный агент и сопровождавший его капитан генерального штаба П. А. Половцов. Надо было порадовать шефа полка - императора Вильгельма II-го. Я не помню, сколько солдатских крестов досталось Чембарскому полку, знаю только, что один из них достался мне "за спасение раненого офицера в бою под огнем неприятеля" и другой нашему капельмейстеру за исполнение гимна Б той же обстановке.

Несколько дней спустя на привале у небольшой ж. д. станции, у которой стоял санитарный поезд имп. Александры Федоровны, я был послан офицерами с поручением раздобыть в поезде чаю и сахару. По мнению офицеров, мой внешний вид должен был обеспечить успех моей экспедиции. Действительно, глядя на меня, нельзя было усумниться, что я только что участвовал в сражении. Гимнастерка моя порвалась, на ее левом рукаве было большое кровавое пятно от убитого японца, напоившего меня ромом, погоны и фуражка были размыты дождем. В поезд грузили раненых, и я, не желая моим малым делом мешать персоналу поезда, ждал, стоя на платформе, по которой прогуливались разговаривая два генерала. Когда они во второй раз проходили мимо меня и я вторично встал во фронт, приложив руку к козырьку, один из них, подойдя ко мне, пожал мне руку и спросил, в каком бою я участвовал. Узнав от меня, что я был на Сыквантунской сопке, он сказал мне: "Всегда помните об этом - это большая честь для Вас".

НЕОСУЩЕСТВЛЕННЫЙ КОЛХОЗ

(153) Жизнь иногда ставит человека в положение, когда ему поневоле приходится принять участие в делах, совершенно противоречащих тому, чему она его научила. Это особенно возможно в революционное время, когда трудно предвидеть, как и куда повернутся события под влиянием психологии толпы, действующей, как известно, вопреки законам логики. Иногда такие события бывают опасными для того, кто поставлен в необходимость с ними считаться, но зачастую такому человеку для выхода из трудного положения приходится принимать быстрые решения, могущие впоследствии, в спокойной обстановке, показаться противоречащими его убеждениям. Так было со мной давно, 34 года тому назад, и, хотя теперь то, в чем мне поневоле пришлось согласиться принять участие, стало одним из зол большевистской революции, я все же, парадоксально, получаю при воспоминании об этом моральное удовлетворение.

Весной 1915 года я жил в Петербурге и, продолжая состоять на службе в Кредитной Канцелярии, работал в Красном Кресте. От военной службы я был совершенно освобожден при всеобщей мобилизации 1914 года и мог потому свободно располагать своей деятельностью. В это время в Петроград приехала моя мать, управлявшая нашими имениями на юге России и постоянно, в связи с этим, жившая в Киевской губернии. Она сообщила мне, что дела наши вследствие трудностей военного времени и некоторых неудач пришли в упадок и что им даже грозит серьезная опасность. Ей, как женщине (154) уже немолодой и не пользующейся достаточным здоровьем, трудно было в непривычных для нее условиях одной нести ответственность за наше состояние; из двух же старших братьев один находился на фронте, а другой, по ее мнению, не обладал достаточной компетентностью в делах. Ввиду этого она предложила мне взять на себя управление всем нашим имуществом. Полный желанья помочь моей матери, я однако, зная ее властный характер, не сразу согласился с ее предложением, а спросил ее, что она будет делать в случае моего согласия. Оказалось, что она будет продолжать по-прежнему жить в нашем имении Юрчиха, т. е. там, где мне предстояло нести новую трудную для меня работу. Это значило, что никакой самостоятельностью я пользоваться не буду и что мне придется все время действовать под постоянным критическим наблюдением моей матери, что неминуемо должно было привести к осложнениям в наших отношениях и могло только ухудшить положение наших дел. Бросать для такой перспективы мое хорошо налаженное положение в Петрограде не только не стоило, но и было для меня очень рискованным. Служба в Министерстве Финансов, где мне зачастую давали ответственные поручения, знакомство с крупными деловыми людьми и с банковскими сферами и, наконец, привычка самому защищать свои интересы, дали мне не только опыт и знанья, но и приучили меня к самостоятельности. Моя мать это знала, т. к. ей не раз приходилось в трудные минуты обращаться к моей протекции в банковских кругах и обращенья эти всегда давали ей удовлетворение. Было еще немаловажное обстоятельство, препятствующее моему деловому сотрудничеству с моей матерью, носившее общий характер. Заключалось оно в подходе русских провинциальных помещиков к деловым вопросам, совершенно отличном от взгляда на них людей, постоянно живущих и работающих в столице. В то время как столичные люди привыкли смело смотреть на разные деловые мелочи, видя лишь самое главное в деле, провинциалы как-то всего боялись, принимали мелких дельцов за деловых людей, слушались их советов и считали их авторитетами.

Считая положение слишком ответственным, я не прибегнул в моем ответе матери к каким-либо дипломатическим приемам и прямо сообщил ей все, только что изложенные (155) мною, соображенья, что было фактически непринятием ее предложенья. Не желая, однако, совершенно отказать ей в помощи, я предложил, как компромиссное решенье, взять в управление то из наших имений, которое приносило ей больше всего хлопот, при том, однако, условии, что в случае ее согласия, она наперед откажется от всякого вмешательства в мое управленье, и что все прибыли и убытки я беру на себя. Моя мать как будто обрадовалась моему предложению и сразу сказала мне, что будет рада, если я возьму управленье нашим Крымским имением Саблы, где дела идут из рук вон плохо и где ей приходится ежегодно доплачивать значительные суммы. Мы тут же пришли к полному согласию и было решено, что в начале сентября, ликвидировав свои дела в Петрограде, я перееду в Саблы.