Воспоминания
Шрифт:
Многие из его романсов, некоторые] ф[орте]п[ианные] сочинения], трио d-moll принадлежат к образцовым произведениям, и все же как ни суров над ним приговор его учителя Р[имского] — Корсакова, но в нем есть доля справедливости: “По характеру таланта и композиторскому вкусу он ближе всего подходил к А. Рубинштейну], но силою сочинительского таланта уступал последнему. В молодости Аренский не изб[ег некоторого] моего влияния, впоследствии влияния Чайковского. Забыт он будет скоро…” [259] А между тем, повторяю, Аренский не только много обещал, но даже дал в своих произведениях. Я помню его оканчивающим консерваторию].
259
См. примечание № 173 к главе [1904].
Скромный, деликатный, изящный — он производил самое благоприятное впечатление. Первые годы его преподавательской деятельности в Москве (и тогда же он создал много хорошего) сделали его любимцем учащихся. Это была лучшая пора жизни Аренского. А затем его захватила московская безалаберная жизнь с кутежами и картами. То, чего более зрелый и сознательный Чайковский остерегся, вредно повлияло на более юного Аренского. Одно время он даже психически расстроился, но потом оправился. Прожигание жизни сказалось на творчестве. Оно измельчало, потеряло первоначальное изящество и благородство, — словом, композитор выдохся. Скромный учитель первых лет превратился в задорного полного насмешливой иронии профессора]. Отсюда и столкновения даже с таким учеником, как Скрябин.
Но все же трио d-moll, посвящ[енное] памяти К. Ю. Давыдова, является одним из прекраснейших в камерной литературе, опровергая до некоторой степени суровый приговор Римского[- Корсакова]. В нем проявились лучшие стороны дарования Аренского. В первой части можно проследить горячее стремление к чему — то прекрасному. Если Аренский желал дать образ замечательного чел[овека] и музыканта К. Ю. Дав[ыдова], то он нашел отзвук лучших стремлений покойного директора Петербургской] консерватории в своей душе. Scherzo [260] — по легкости и грации, изящества и воздушности не уступает лучшим “скерцо” Мендельсона, которые, несомненно, служили прообразом для Аренского. Элегия — венец сочинения. Здесь скорбь композитора вылилась с такою искренностью, простотой и изяществом, что глубоко трогает всякого, кто его прослушает. Финал, борющийся с охватившим чувством скорби, несколько раз силится победить это чувство. Это почти удается, но вот звучит нежная и грустная тема, которая вызывает еще больший протест, приводящий, однако, к анданте, полному отзвуков пережитого и приводящему] к адажио, в котором первая тема 1-й части вместо стремительности полно какой — то неизъяснимой размышляющей груст[и]. Но все заканчивается бурным allegro molto [261] .
260
Скерцо (букв. — шутка) — музыкальная пьеса в стремительном темпе (ит.).
261
Очень скоро; быстрый темп и связанный с ним оживленный характер исполнения (ит.)
Молодость победила, и, несмотря на минор, чувствуется победа жизни над смертью.
Вспоминается мне сложный момент, как для нас, так и для камерного хора. Это было приблизительно в [1]901 г[оду], в мае мы объявили концерт в Ялте. В день концерта мы встретили Аренского, который для поправления здоровья жил в Ялте. В программе стояло его трио, и мы были особенно рады этой встрече. Вечером Аренский после исполнения трио сделался предметом самых горячих оваций со стороны очень чуткой и избранной публики. После этого мы провели с ним очень приятный вечер у композ[итора] Спендиаряна, у кот[орого] была чудная дача на берегу моря, но особенно хорошее впечатление произвел на меня Аренский, когда приехал к нам в гости в Гурзуф, где мы решили несколько дней передохнуть после концерта. Снова точно вернулась к нему прежняя простота, искренность и расположение к людям. Это были минуты незабвенные, проведенные на берегу моря с умирающим композитором. Тогда он чувствовал себя бодрым и был весел, остроумен и много шутил. Больше мы с ним не видались. В [1]906 г[оду] он умер от чахотки
Глава 9. [Рахманинов]
Рахманинов Сергей Васильевич род[ился] [в] 1873 г[оду] в Новгородской губ[ернии]. Помню его 9-л[етним] мальчиком в Петербургской] консерватории. Я был лет на б старше. В “сборной”, куда уч[ени]ки сходились, мы поддразнивали будущего композитора, кот[орый] совершенно не выговаривал букву Р, заставляя его много раз повторять, что у него на завтрак — “буйка с ябиновым вайеньем”. Мальчик ничем тогда не выделялся. Несколько лет спустя мы снова встретились уже в Москве, куда я переехал за Сафоновым, приглашенным профессором] в консерваторию, где Рахманинов в это время учился у Зверева. Постепенно юноша стал обращать на себя внимание своим исключительным дарованием, и когда он перешел на старший курс, то уже совершенно самостоятельно стал развиваться. Обнаруживалось что — то свое, убедительное и сильное. По композиции он занимался у С. И. Танеева и А. С. Аренского. Окончил консерваторию] по композиции в [18]92-м с б[олыпой] зол[отой] мед[алью]. Экзаменационной работой была опера “Алеко”.
На протяжении 25 л[ет] своей композиторской и дирижерской деятельности Рахманинов проявил себя первоклассным пианистом, обладающим стальным ритмом, огромными виртуозными средствами и сильной выразительностью. Игра его, своебразная, сильная, покоряет и подчиняет; особенно, когда он исполняет свои соч[инения]. В самое короткое время он выработал из себя также прекрасного дирижера. Как композитор он представляет из себя очень крупное явление. Если он не открывал новых путей в творчестве, то, во всяком случае, с честью продолжает идти по пути так[ого] предшественника], как Чайковский, обнаруживая при этом особенный рахманиновский размах и мощь. Если нас у Чайковского привлекала задушевная мелодичность, то у Рахманинова захватывают богатая гармония и ритм. В его творчестве чувствуется Восток, не тот деланный, искусственный с увеличенной секундой, а настоящий, насквозь проникающий дух произведения. Особенно это рельефно сказалось в вариациях трио ор. 9, написанные на смерть Чайковского* и созданные по образу и подобию трио Чайковского; оно полно оригинальности, мощи и разнообразия. На мой взгляд, оно одно из лучших, если не самое лучшее сочинение] Рахманинова. Он как — то весь выразился в нем. Молодой 20-л[етний] композитор сказался в той расточительной виртуозности, каково[й] полно трио. Это большой ф[орте]п[ианный] концерт с концертирующими струнными инструментами. Одно из самых трудных камерных произведений. Очень может быть, [этим] объясняется [то], что его редко играют, и еще реже играют хорошо. Исполненное вскоре после смерти Чайковского, оно не очень понравилось, и автор его невзлюбил. Когда, лет 8 спустя, мы его облюбовали и старательно разучили, наметили в программу наших исторических утр, то Рахманинов искренне уверял, что ему неприятно. Мы пригласили его на генеральную репетицию. Это было весною 1903 г[ода].
Он пришел, внимательно слушал, делал свои указания, соглашался во многом с нашим исполнением. Тогда же говорил о переделках, сокращениях, облегчениях, какие намерен внести в это трио. А уйдя, в тот же день написал, что в концерт не пойдет, а пришлет жену [262] . Наутро в Синодальном трио имело успех. Весною [1]903 г[ода] памяти Чайковск[ого] (10 л[ет] со дня см[ерти]) мы в большой зале собрания играли трио Рахманинова] и трио Чайковского. Как раз против эстрады, на хорах, на своем любимом месте, облокотившись на барьер, сидел Рахманинов.
262
В 1902 г. Рахманинов женился на одной из своих двоюродных сестер — Наталье Александровне Сатиной
Присутствие автора пришпорило нас, и трио было сыграно с большим подъемом. Оно имело у публики огромный успех. “Они заставили меня полюбить свое трио, — говорил автор, пожимая нам руки в артистической, — я буду его теперь играть”. Это был для нас момент высокого артистического удовлетворения.
Глава 10. [Исаак Левитан]
К десятилетию со дня смерти Левитана [263] Общество Графического Искусства в Москве решило почтить память великого художника в небольшой аудитории Политехнического музея. Почему — то и я получил приглашение, хотя аудитория состояла из лиц, исключительно причастных к живописи. Все время до антракта я сидел с художником Леонидом Осиповичем Пастернаком. Говорили о Левитане: д-р Голоушев. кто — то из семьи Чеховых, с которой в юности Левитан был дружен. Холодком и скукой веяло от всего, что говорилось о художнике. Пастернак, не любящий говорить, все подбивал меня сказать что — либо. Я же отговаривался тем, что я случайный гость и никто меня не приглашал выступать. Но в антракте президиум обратился ко мне с просьбой высказаться по поводу Левитана. Признаться, я был порядком возбужден, т. к. за весь вечер никто не обмолвился ни словом о том, что Левитан — еврей, и, кроме того, Московская консерватория, основанная Николаем Рубинштейном, к тому времени стала недоступной для евреев. Я начал с того рассказа, который вам известен (можно привести его) [264] , и горячо продолжал говорить о том, до чего доходит ирония судьбы: художник Левитан — гордость русского искусства — подвергался опасности быть высланным из Москвы как еврей [265] , а в учреждение, основанное братьями Рубинштейн, евреями по крови, не принимают евреев. И указывал на то, как Левитан, оторванный в течение 10 лет от еврейской среды, в течение 3-часовой беседы обрел себя и в маленькой картинке сумел отобразить чаяние еврейского народа [266] . “Свет исходил и должен исходить из Сиона”, — сказал я, говоря о картине. Негодование мое было так велико, волнение так сильно, что все это передалось аудитории. Когда я кончил, меня благодарили, жали руки, и на другой день я получил от председателя на память об этом вечере номер журнала графического искусства.
263
В 1910 году.
264
Шор ссылается на эссе, посвященное Рубинштейнам, скорее всего, это отрывок № 1 в данной публикации
265
С мая 1879 г. в связи с выселением из Москвы евреев был вынужден жить в Подмосковье (дер. Салтыковка). По окончании Московского училища живописи, ваяния и зодчества в 1884 г. (диплом в 1886 г.) жил в Москве. В сентябре 1892 г. ему предписали покинуть Москву при выселении из нее евреев (вернулся в декабре, но постоянный вид на жительство получил лишь к началу 1894 г.).
266
См. оо этом вступительную статью и примечание к ней № 55.
Глава 11. Герценштейн, Петрункевич, Скирмут, Кони
[Михаил Яковлевич] Герпенштейн — один из тех, чье имя тесно связано с эпохой Государственной Думы в России. Его замечательная речь о земельном вопросе [267] , участие в “Выборгском воззвании” [268] и, наконец, трагическая смерть от руки черносотенных убийц [269] — все это принадлежит истории.
Я же хочу вкратце рассказать о нашем знакомстве и о том впечатлении, какое осталось у меня от личности Мих[аила] Яковлевича].
267
Герценштейн был крупным специалистом и автором многих трудов по аграрному вопросу в России; был известен своими резкими выступлениями и критикой аграрной и финансовой политики правительства.
268
Первая Государственная Дума действовала всего 72 дня, с 27 апреля по 8 июля 1906 г., когда была распущена. Часть членов Думы не подчинилась указу о роспуске и, собравшись в одной из гостиниц Выборга, провела два заседания (вечером 9 и утром 10 июня), после чего руководство Думы обратилось к населению с воззванием, призывая его в знак протеста не платить налоги и уклоняться от воинских наборов.
269
18 июля 1906 г. он был убит черносотенцами из “Союза русского народа”. “Союз русского парода” — черносотенная, националистическая и монархическая организация (1905–1917), члены которой участвовали в организации еврейских погромов и политических убийств.
Существуют разные “трагедии” (слово, которое Толстой не любил). Но имеются специфически еврейские, связанные с происхождением, воспитанием и тем контрастом, какой представляет окружающая действительность и ее отношение к еврейству. В этом смысле “трагедия” Мих[аила] Яковлевича] кажется мне тройной. От природы и по свойствам своего характера он был — что называется — кабинетный ученый, что и являлось его заветным стремлением. Но действительность упорно мешала ему и направляла его на деятельность, чуждую его характеру и стремлениям. Я не помню точно, при каких условиях состоялось наше знакомство. Но знаю хорошо, что как — то сразу и взаимно мы прониклись друг к другу каким — то особенным нежным дружелюбием. Внешне ничто нас не объединяло. Он был ученым в области, чуждой мне, и был весьма далек от интереса к музыке. Однако, случилось так, что мои интересы стали ему близки, а его — мне. И мы друг другу всячески помогали. Меня привлекали в нем глубина чувства и внешняя сдержанность. Мало слов и много дела. Черта, далеко не часто встречающаяся среди нас — евреев.