Воспоминания

Брандт Вилли

Итак, найти общего кандидата, пользующегося поддержкой партнеров по коалиции, не удалось. Следовательно, для меня было важно предложить человека, который бы устраивал свободных демократов. Этим человеком был Густав Хайнеманн, член моей правительственной команды 1965 года и министр юстиции в кабинете Кизингера. В октябре 1968 года органы нашей партии «подняли его на щит», после чего я проинформировал председателя СвДП Вальтера Шееля. Он пошутил: «Вы поставили нас в очень затруднительное положение — голосовать не за Вашего кандидата». Густав Хайнеманн стал символом либеральной правовой государственности. Впрочем, даже посмертно я вряд ли обижу его, если скажу, что он

весьма непринужденно отстаивал свои интересы и, будучи своенравным человеком, усердно продвигал свою собственную кандидатуру. Он попросил назначить ему встречу не в министерстве, а в правлении партии и без обиняков обратился ко мне с вопросом: «Я им стану или нет?» Кизингер мог бы затмить Хайнеманна среди членов СвДП, если бы он назвал одно часто упоминаемое имя: Рихард фон Вайцзеккер.

Юрист Хайнеманн раньше работал в экономике. В годы нацизма он прекрасно выполнял свои обязанности в организации «Исповедующая церковь», после войны примкнул к ХДС и стал обер-бургомистром Эссена. В качестве министра внутренних дел он вошел в первый кабинет Аденауэра, а потом из-за несогласия с перевооружением ушел в отставку. Попытка через собственную «Общегерманскую» партию найти политическую платформу федерации не удалась. В 1957 году он вступил в СДПГ. Федеральным президентом его избрали лишь в третьем туре голосования — 512 голосов «за» и 506 «против». Это были последние выборы федерального президента в Берлине. Не очень разделяя восторг своих избирателей, он сказал, что произошла «частичная смена власти». Его слова пытались извратить, представив дело таким образом, будто он говорил о смене власти не в предписанных конституцией формах.

Мое сотрудничество с федеральным президентом строилось на основе доверия, трений между нами не возникало. Он хотел делать больше, чем это разрешала его должность. Но он делал больше, чем он осознавал, а тем более признавал, служа благодаря своей простоте и правдивости примером президента-гражданина, призывающего к уравновешенности, хранителя свободолюбивых традиций германской истории. Вальтеру Шеелю и его коллегам из нового руководства СвДП пришлось проделать немалую работу, чтобы убедить своих депутатов и разъяснить им значение выбора Хайнеманна. Теперь возник вопрос о последствиях: сохранится ли после следующих выборов в бундестаг прежнее положение дел? В то время Шеель и я встретились за обедом лишь один раз. В одном дюссельдорфском клубе в начале мая 1969 года мы согласились, что осенью 1969 года коалиция, по крайней мере, не исключается. Я не скрывал, что могу себе хорошо представить сотрудничество с министром иностранных дел по имени Шеель.

25 сентября 1969 года: за три дня до выборов из телевизионной дискуссии между первыми кандидатами всем, если они раньше этого не знали, стало ясно, что Шеель и Брандт отвечают на спорные вопросы внешней политики как минимум сходным образом. Оказалось, что и во внутренней политике между нами нет непреодолимых разногласий. Я констатировал так, что это каждый мог услышать: СДПГ и СвДП стоят друг к другу ближе, чем каждая из этих партий к ХДС и ХСС. В ответ на недвусмысленные вопросы Вальтер Шеель заявил, что, если будет достаточное число мандатов, он за создание коалиции.

Если будет достаточное число мандатов! После первых предварительных подсчетов не исключалось, что Кизингер (и Штраус) получат незначительное абсолютное большинство мандатов. Казалось, что соратники Шееля не преодолеют пятипроцентный барьер. В ведомстве канцлера праздновали победу. «Юнге унион» (молодежная резервная организация ХДС/ХСС) устроила факельное шествие. Никсон прислал поздравления.

Но

оказалось, что свободные демократы, еле-еле набрав меньше шести процентов голосов, все же достигли своей цели. Они скатились с 9,5 до 5,8 процента и располагали теперь в бундестаге не сорока девятью, а только тридцатью местами.

Социально-либеральный прорыв обернулся для них значительной потерей «клиентуры». Не поддадутся ли они заманчивым предложениям ХДС, вместо того чтобы разыграть рискованную партию вместе с «социс» (социал-демократами. — Прим. ред.)? Напряжение нарастало, очень нарастало. В конце концов, ХДС и ХСС, набрав 46 процентов голосов, оставались сильнейшей фракцией в бундестаге. Количество голосов, отданных за СДПГ, возросло с 39,3 до 42,7 процента. Последние три избирательные кампании прибавили нам более десяти процентов. Впервые мы получили больше прямых мандатов, чем «Союз» (224 по сравнению с 202, полученными ранее). Особенность этих выборов состояла в том, что правоэкстремистская НДП, набрав 4,3 процента голосов, споткнулась о надежный пятипроцентный барьер, предусмотренный положением о выборах в ФРГ. Потерянные голоса ее избирателей пошли при распределении мандатов на пользу другим партиям.

В новом бундестаге СДПГ и СвДП вместе имели на двенадцать мандатов больше, чем ХДС/ХСС, и только на пять больше, чем это было необходимо для избрания канцлера. Можно ли было с этим рассчитывать на успех? Могли ли мы исходить из того, что зыбкое большинство удержится в течение четырехлетнего срока полномочий бундестага? Я в этом не был уверен, но считал, что нужно пойти на оправданный риск. Сколько надежд мы бы обманули, не сделав этого! А главное, у нас не было никакого желания возвращаться на скамьи оппозиции. Ибо чего только не стояло на повестке дня германской политики!

Итак, 21 октября 1969 года 251 голосом «за» при 253 «против», пяти воздержавшихся и четырех недействительных бюллетенях я был избран четвертым федеральным канцлером Федеративной Республики Германии. 251 — это всего на два голоса больше, чем необходимо. Недостающие голоса почти наверняка шли на счет нового партнера по коалиции. Но при тайном голосовании никогда нельзя быть уверенным, и я тоже не был вполне уверен. Разве не могло случиться, что не хватит голоса из своей фракции? Или, что добавились один-два голоса из фракции противника, уравновесившие дальнейшие «потери» на стороне коалиции? Как бы то ни было, я стал главой правительства — с третьей попытки.

Насколько широкой была смена декораций? С марта 1930 года, когда ушел в отставку последний социал-демократический рейхсканцлер Герман Мюллер, прошло почти сорок лет. С тех пор как кончилась война, я был преисполнен желания доказать, что мы способны править не только городами и федеральными землями, но и в общегосударственном масштабе. Благодаря своей способности к переменам Федеративная Республика выдержала испытание на демократию. Именно в этом, в способности к мирным изменениям, заключалось для демократического мира значение смены власти.

В тот вечер в день выборов в сентябре, как и в течение нескольких последующих дней, среди населения распространились неуверенность и в еще большей степени волнение. А разве могло быть иначе? Вечером я позвонил Вальтеру Шеелю и сказал, что хочу обратить внимание прессы на простой факт: у СДПГ и СвДП больше мандатов, чем у ХДС и ХСС. Шеель ответил как бы между прочим: «Давайте». Неудача его партии на него сильно подействовала. Он еще не был готов к конкретным договоренностям. Слишком велико было разочарование. Мы встретились лишь на следующий день.