Восстание на Боспоре
Шрифт:
Парни и подростки показывали пальцами на обнаженное тело девушки и заливались хохотом.
Савмак и Гликерия шли рядом, оба раздетые догола, со связанными за спиной руками. Их окружали конвойные фракийцы.
Савмак шел медленно, опустив голову, словно в тяжелом раздумье. Он даже не вздрагивал, когда в него попадали камни или шлепали по телу комья сырого навоза, стекавшего вниз желтыми струйками. Под кожей играли желваки мышц. Он выглядел настоящим Гераклом, стройный и могучий.
Рядом с ним Гликерия казалась маленькой и резко отличалась молочной белизной выпуклых, словно прозрачных форм, сейчас оплеванных, пестреющих грязными кляксами. Спутанные золотистые волосы двумя потоками упали ей на
– Глядите, глядите! – возмущенно кричала женщина, держа в одной руке корзину с рыбой, а другой показывая на опозоренную. – Она не имеет и капли стыда! Она смотрит так, словно ее ведут на брачное ложе!.. Одумайся, поганка, ведь вся срамота твоя на виду!.. Ох, ох!
И, закрывши лицо краем накидки, женщина с неприличным смехом отвернулась под реготание толпы.
Олтак жег Гликерию огненными глазами, охваченный страстью. Самые дикие побуждения мелькали в его мозгу. И одновременно его терзало бешеное чувство ревности. Он хотел бы убить обоих любовников, так как в эту минуту не сомневался в их преступной связи. Но, следуя указаниям Алкмены, полученным с нарочным только что, решил довести дело до конца, убежденный, что девушка от него не уйдет. Она манила его сейчас, пожалуй, больше, чем когда-либо, только уважение к ней сменилось каким-то издевательским, злорадным ликованием. Ему хотелось упиться ее унижением, взять ее из грязи, а потом опять бросить в грязь, может, даже уничтожить.
Несмотря на оглушенность, мнимые любовники успели обменяться несколькими фразами так, что их не услышали вокруг. Общий шум способствовал этому.
– Что скажешь ты, Гликерия, – прошептал Савмак, – когда тебя спросят, зачем ты была в склепе?
Задавая этот вопрос, Савмак совсем не думал о своей наготе, о том, что она видит его одетым лишь в веревочные петли. Да и ее белое, нежное тело, такое ослепительно яркое в лучах солнца, как-то миновало его сознание. Он не видел ее. Он представлял себе товарищей, уходящих от преследователей, весь дрожал от мысли, что Лайонаку не удастся ускакать в степи, к парю Палаку. Он не сомневался, что стоит гонцу прибыть в Неаполь и рассказать скифскому царю о положении на Боспоре, как тысячные рати Палака немедля двинутся против Пантикапея. Ибо Палак – царь дальновидный и смелый. Он не упустит счастливого случая разделаться одним ударом с державой Спартокидов.
– Я могу сказать правду, и мне поверят, – ответила Гликерия, отвернувшись, – а подлого Олтака накажут, это он сделал такое. Тогда тебя, как бунтовщика, колесуют. А я не хочу этого.
– Что же ты скажешь?
– Могла бы не отвечать тебе! Но если придется держать ответ перед судьями или царем, то я… спасу тебя, ибо для этого пришла в склеп. Я скажу им, что… любила тебя и встречалась в этой грязной яме для любви.
Голос ее задрожал. Она покраснела и съежилась, почувствовав на себе его взгляд.
– Но не подумай, – добавила она с излишней горячностью, почти гневно, – что я в самом деле искала близости с тобою. Это не страсть, я не знаю такого чувства. А если узнаю, то не тебе оно будет отдано.
Она, казалось, ненавидела его и презирала себя в этот миг. Гордость аристократки, заносчивость признанной красавицы опять возобладали над истинными чувствами.
Жаркая волна обдала Савмака, он стал дышать взволнованно, всей грудью. Зачем она говорит это, кого и в чем
– О Гликерия, разве мало позора и так?.. Не надо признаваться в том, чего не было. Скажи лучше правду. Ты не скажешь – я скажу.
– Не смей делать этого! – поспешно вскинула она голову. – Если ты скажешь правду, тебя растерзают, как заговорщика. А за любовь строго не накажут. До моего позора тебе нет дела. Что все это выдумки, узнает тот, кто станет моим мужем, а перед другими я оправдываться не буду.
Савмак задыхался от переполнявших его чувств. Девушка была права. Стоит ему или ей выдать тайну заговора – сразу начнутся розыски, пытки, казни многих людей. Рухнут все планы воссоединения скифского Боспора и Великой Скифии. Тогда заговорщики будут разгромлены и уже не смогут оказать Палаку помощи своим восстанием. Можно ли допустить это?.. И в то же время его честность и порядочность протестовали против ложного обвинения девушки в такой унизительной любовной связи. Ему казалось чудовищным выдать себя за любовника Гликерии, которая так самоотверженно спасла их всех.
Как быть?..
Савмак решил был осторожным и лишь в крайнем случае выставить для объяснения происшедшего любовную связь с Гликерией. Античные греки были очень лицемерны и, нарушая правила нравственности тайно, строго осуждали эти нарушения, если они всплывали на поверхность и становились известными народу. Разоблачение тайной любви свободной и полураба всегда получало суровую оценку. Гликерия не могла быть исключением. Но Савмак смутно надеялся на то, что девушка имеет сильных покровителей, которые постараются замять дело. Тогда случай в склепе и эта позорная процессия превратятся всего лишь в очередную тему для пересудов и через неделю будут забыты. Мало ли он слыхал о более скандальных связях, чем эта!..
Однако Савмак забыл, что есть еще проницательная и мстительная Алкмена. А сбоку шел взбешенный Олтак, его смертельный враг.
Процессия поравнялась с храмом Афродиты Пандемос. Здесь произошло неожиданное происшествие. Из ворот храмового сада быстро вышло несколько мужчин и женщин, возглавленных Синдидой. Курносая жрица решительно и быстро растолкала толпу, прорвалась к опозоренной паре и накинула на плечи девушке широкий коричневый плащ. Воины хотели оттолкнуть ее, но она сказала им несколько слов, и они отступили. Не теряя времени, Синдида схватила Гликерию за руку и увела в храмовый сад. Толпа зашумела. Парни стали ломиться в ворота храмового двора, но Синдида с видом разъяренной кошки подскочила к ограде и закричала:
– Именем богини и царя!.. Попробуйте войти!.. Я прокляну вас, и вы лишитесь мужественной силы!
Парни сразу отшатнулись от ворот. Воины стали разгонять толпу копьями. Савмака увели куда-то. И вся недостойная процессия вдруг смешалась, веселое настроение зубоскалов сменилось недовольными криками. Толпа, подгоняемая ударами копий, стала с ругательствами расходиться.
Гликерия еле заметила, что вокруг никого нет, шум утих, яркое солнце уже не било в глаза, кругом царили тишина и полумрак. Она лишь на миг остановила свой взор на улыбающейся, безмятежно-спокойной богине, что стояла в глубине храма и словно приветствовала неожиданную гостью.
– Успокойся, дорогая, приди в себя, – зашептала Синдида, суетясь около.
Вместе с девушками она усадила Гликерию в деревянную ванну с теплой водой, после ванны натерла ее тело душистым маслом, одела в просторный хитон.
– Ляг, милая, и постарайся уснуть. Здесь ты в безопасности, твои мучения кончились. Молись богине, она наша заступница во всех случаях жизни.
Жрица и ее помощницы вышли. Захлопнулась дверь, звякнул ключ. Гликерия все еще находилась в оглушенно-оцепенелом состоянии, однако до ее сознания дошло, что она здесь оказалась не случайно и остается узницей.