Восстание на Боспоре
Шрифт:
– О спаситель, – бормотал он, дыша перегаром, что заставляло прохожих сторониться его, морща носы, – теперь мне ничего больше не остается, как обратиться к тебе. Ибо все боги эллинские отвернулись от меня. Я приносил им когда-то богатые жертвы, был старостой храма Гермеса Рыночного, а теперь сплю на земле около этого самого храма. Я не могу вспомнить без боли в кишках о тех кувшинах вина и бараньих стегнах, что возлагал ранее на алтари богов. Почему же боги забыли обо мне?! Разве это справедливо? Нет! Боги любят богатых, они жадны на обильные приношения, но сами очень скупы на дары! Не хочу и не буду больше
Последнее восклицание относилось уже не к единому богу, а к подошедшему человеку. Он неожиданно появился рядом. Оронт хотел отвернуться от сладкой улыбки морщинистого лица, столь знакомого по прежним кутежам. Но подошедший откинул полу серого плаща обрубковатыми пальцами и приветствовал его с хрипотой в голосе:
– Это ты, почтенный Оронт, сын Аспурга, внук богатого в свое время Гермогена! Привет тебе и благо от всех богов!
Пьяница отвернулся и плюнул с досадой.
– Иди-ка ты на дно самого Стикса вместе с богами и их благами! Отстань! Я иду молиться спасителю. Новый бог прислушивается к голосу бедных. А Зевс и вся его олимпийская братия заелись! Зажирели!..
– Ох! Что ты говоришь! Страшись говорить так, иначе тебя постигнет несчастье!
– Не каркай, ворон! Еще раз говорю – отстань! Большего несчастья, чем мое, не может быть. А Зевсу я скажу прямо, пусть он услышит меня: он сверг своего отца Кроноса, захватил теплое место на Олимпе, а теперь забыл, что есть люди и горе. Надеюсь, безыменный бог свергнет его самого с трона.
– Ай, ай! Страшные слова говоришь ты. Я отошел бы от тебя, богохульник, но… я тоже иду поклониться единому. Да!
– Тьфу, Форгабак, как ты противен мне! Почему ты не уедешь к себе в Танаис? Ты завонял Пантикапей, как лесная вонючка берлогу барсука. Противный энарей! Иди, у меня уже нет денег, ты их выманил. Все расписки и накладные тоже в твоих руках.
Глаза Форгабака вспыхнули недобрым огнем, но тотчас погасли. Бывшие собутыльники некоторое время шли молча. Форгабак вздыхал и бормотал молитвы, поглядывая искоса на откупщика. Выждав момент, начал:
– О Оронт! Глубоки замыслы богов, и не нам с тобою дано проникнуть в их суть. Молись единому богу, но мне кажется, что под этим именем скрывается сам Зевс.
– Ты думаешь?
– Подозреваю, друг мой. Это очередная хитрость великого бога. И, молясь единому, не обижай Зевса. Когда заходишь во двор чужого тебе человека, остерегись всех его собак. А то будешь кормить одну, а другая хватит тебя зубами за икру. Да.
– Гм…
– Однако мне кажется, что бог, назовем его Зевсом или единым, уже обратил свои ясные очи на твое положение и готов помочь тебе.
Пьяница вопросительно и недоверчиво вскинул голову.
– Я не шучу, – продолжал хитрый танаит, – но прежде чем поведать тебе все, что я знаю, пойдем к старой Синдиде, выпьем вина и съедим по паре пирожков с начинкой.
У Оронта засосало под ложечкой и так захотелось выпить, что он застонал.
– Отстань, не смущай меня, пока я не сломал тебе челюстей!
– Я плачу за угощение и выпивку и не потребую от тебя ни гроша.
– Да?.. Ты удивляешь меня, Форгабак.
– Ну, ну! Я никогда не был таким скупцом, как ты думаешь, а для друга готов на все. Хе-хе!
Через несколько минут они сидели в обществе стареющей Синдиды. Форгабак наливал из кувшина в кружки темно-красную влагу. Оронта трясло от нетерпения. Перелив в свою утробу половину кувшина, он почувствовал, как тепло и ощущение блаженства приятными волнами прошли по телу. Обостренная ясность в голове сменилась более мягким голубым туманом, сквозь который жизнь показалась ему совсем не такой уж никчемной, а Форгабак – куда более добрым малым, чем полчаса назад.
– Так, говоришь, боги не забыли меня?
– Как они могут забыть того, кто приносил им ранее богатые приношения!
– Я не понимаю – откуда ты взял это?
Форгабак издал горлом какое-то квохтанье, потирая руки.
– Видишь ли, – сказал он, – ты был прав, говоря, что я человек расчетливый и люблю получать выгоду. Все это верно. Но сейчас я хочу предложить тебе одно пустяковое дело, которым ты оплатишь мне за добрую весть. Не за вино, нет. Это угощение друга. Уверен, что ты еще неоднократно угостишь меня в недалеком будущем, и я, не стремясь к этому, опять окажусь в барыше…
Оронт хотел нахмуриться, но расхохотался. Вино не располагало к мрачным мыслям. К тому же он, как многие пьяницы, был не очень щепетилен в делах чести, а в глубине души покладист и беззлобен.
– Говори, я слушаю.
– Ты знаешь хозяина мастерской Фения?
– Ого! Вчера я был в его лавке, но он вытолкал меня за двери. Скотина! А ведь отец его разбогател благодаря моему покойному деду Гермогену. Из подмастерьев стал хозяином. Помню, я был мальчишкой, когда отец этого мерзкого Фения приходил к деду и кланялся ему до колен. Сейчас же Фений и вспоминать этого не хочет!
– Хе-хе!.. А известно ли тебе, что отец Фения остался должен твоему деду за взятое зерно, а также за помощь деньгами?
– Известно, помню об этом, – уныло отозвался Оронт, – но ведь никаких расписок не сохранилось.
– Пусть так. Но я доподлинно знаю, что расписка была. Ты сам показывал ее мне. Ты, видимо, утерял ее.
– А ты нашел эту расписку? – встрепенулся бывший откупщик.
– Нет, не совсем, – уклончиво ответил Форгабак, – но если бы мы ее разыскали, то могли бы взыскать с Фения не только долг, но и законные проценты за двадцать лет. Это получилось бы столько, что, будь Фений втрое богаче, он не смог бы расплатиться с тобою. Тогда ты был бы вправе через суд признать имущество Фения своим, а самого Фения и его семью продать в рабство. У него есть дочь Пситира и трое мальчишек. Продать их понтийским купцам – и то уже кошель с деньгами!
Опьяневший Оронт оживился и с некоторым удивлением оглядел Форгабака, словно впервые видя его.
– Но расписки-то нет!
– Жаль, но пока ее и не надо. Для начала я сделаю так, что Фений узнает, будто ты похваляешься, что нашел расписку. Понял? И посоветую ему не поднимать скандала, а дать отступного. Это обеспечит тебе ежедневно еду и вино. А потом ты получишь указание, как действовать. Но ты должен дать слово, что, когда овладеешь имуществом Фения, выплатишь мне двести серебряных монет. А?