Восстание на Боспоре
Шрифт:
Она представила, что произойдет в день молений на площади, и холод пробежал по ее жилам.
Было ясно, что восставшие рабы не пощадили бы ни хозяев, ни их добра, если бы им удалось победить. В свою очередь хозяева готовы живьем съесть своих работников, буде они вздумают поднять голову и заявить о своих правах на хлеб и свободу.
Саклей задумался.
– Обсудим еще, – сказал он неуверенно, – как лучше сделать. Молельщиков много, и раздражать их едва ли будет разумно. Они вздумают сопротивляться, а в суете исчезнут первыми те, кого нам надо. Иди, Гликерия, в свой покой. Отдохни, подкрепись. А
Вошел Аорс и доложил, что Форгабак просит срочно принять его.
– Кстати! Веди его сюда!
Форгабак вошел стремительно, его коричневые губы кривились в горделивой усмешке. Он поднял свои кулачищи и провозгласил, не обращая внимания на Гликерию и Алцима:
– Волею небес! О мудрый лохаг, правая рука государя! Ты должен достойно наградить меня! Я принес вести о заговорщиках. Они – в наших руках! Они собираются для тайного пьянства и крамольных разговоров на собрании фиаса. Завтра!
– Великие боги! – с подчеркнутым спокойствием отозвался Саклей. – Ты, видно, пьян, Форгабак. Ты хочешь получить большое вознаграждение за вести, давно нам известные.
– Как? – оторопел было лазутчик, потом рассмеялся и сделал хитрое лицо. Он знал, что лохаг был прижимист и скуп на оплату. – Нет, господин, ты не можешь всего знать, ты не знаешь, где они собираются!
– Знаю, на кладбище!
– Ага, – покраснел Форгабак, – это верно!.. Но кладбище велико, пока вы будете шарить в одном его конце, заговорщики сумеют улизнуть с другого!.. Где же именно?
Саклей пожал плечами. Форгабак расхохотался.
– И ты, господин, не знаешь имени того, кто собирает всех их!
– Знаю – Пастух!
– Пастух? – изумился танаит. – А я имею сведения о другом.
Он уже хотел произнести имя заговорщика, но Саклей остановил его движением бровей. Танаит осекся и забегал глазами вокруг, поняв, что погорячился.
Гликерия по знаку старика поспешила выйти. Но за дверью задержалась и прислушалась чутким ухом. До нее донеслось имя, от одного звука которого жаркое чувство внезапно сжало ее сердце.
– Савмак!..
Словно подстегнутая хлыстом, девушка поспешно прошла на галерею, что вела во двор. Разноречивые мысли и страшные предположения мелькали в голове. Со стремительностью, свойственной ее натуре, она готова была очертя голову принять смелое решение. Какое – она еще не знала.
Девушка с нетерпением подождала конца разговора противного танаита с Саклеем и, когда первый через несколько минут вышел из покоев, встретила его с решительным видом. Она протянула руку с кошельком – все, что оказалось при ней в момент нападения на виллу. Форгабак понял этот жест и смутился. Ему было неясно, чего хочет от него девушка.
– Скажи все, что знаешь об этом заговоре! – настойчиво, тоном приказания обратилась к нему Гликерия. – Кто его возглавляет и что вы решили делать?
После короткого колебания Форгабак заулыбался. Вид кошелька сделал свое дело. Он вздохнул лукаво, как бы стараясь показать, что не смеет противоречить и принужден сказать то, что являлось государственной тайной.
Встряхнув кошелек на ладони, он с удовлетворением щелкнул языком и спрятал деньги за пояс.
– Молодая госпожа напрасно волнуется, – оскалил он свои редкие зубы, – речь идет всего лишь о тайном сборище молодых рабов. Они хотят
При этом Форгабак скривился и сделал руками такое движение, словно ловил кого-то.
– Схватят? – вздрогнула девушка. – А потом?
– Пытать будут, чтобы узнать правду. И возможно – после казнят.
Девушка с инстинктивным отвращением отвернулась от наглого взгляда танаита и сделала ему знак рукой. Он поклонился и исчез. Теперь он спешил к царице Алкмене, чтобы и с нее получить награду за весть о заговорщиках. Обуреваемый жадностью к золоту, он и не подумал о причинах любопытства Гликерии, зная, что женщины вообще падки на новости.
Глава вторая.
Склеп Никомеда проклятого
1
С утра по улицам Пантикапея среди горожан, заморских купцов и воинов можно было видеть бедно одетых, изможденных людей. Их приниженный вид, какая-то запуганность, стремление пройти через толпу, не задевая никого, выдавали их общественное положение. Это были рабы из тех, которые не обременены цепями и могут появляться на улицах и площадях. Были здесь и свободные бедняки, мало чем отличающиеся от рабов. Среди них внимательный наблюдатель без труда различил бы коренных горожан, более смело и уверенно шагающих по неровным плитам мостовых, и обнищавших жителей деревни, которые, потеряв семью, убогую хижину и клочок земли, появляются в городе в чаянии найти заработок или кусок хлеба.
Толпы двигались в одном направлении. Уличные стражи, прищурившись, смотрели на поток черного люда, но не препятствовали ему. Если бы приезжий гость заинтересовался причинами такого явления, то ему разъяснили бы, что городская рвань и рабы направляются за город, где рядом с большим кладбищем сегодня собирались фиаситы безыменного и единого бога. На собрание шли и некоторые состоятельные граждане с детьми и домочадцами. Многие пели нескладными, заунывными голосами, словно провожали покойника: «О спаситель, приди, мы ждем тебя!..»
Так начинался гимн фиаситов единого бога, культ которого находил последователей прежде всего среди обездоленных. Единый бог шел на смену шумной и недружной толпе олимпийских богов, тех, что проводят время в веселых попойках, чувственных удовольствиях и мало интересуются судьбами людей, особенно если люди эти рабы или варвары.
Религия древних греков состарилась, и ее боги стали всего лишь героями старинных сказаний – мифов. На смену ей, с одной стороны, шло более грубое, примитивное преклонение перед неизвестным, а с другой – поиски единого божества, управляющего миром. Он, этот единый бог, обещает прислать на землю некоего «спасителя», который наведет порядки среди людей, накормит голодных, защитит слабых. А после смерти для тех, кто не имел радости в жизни, сулит также немалые награды и блаженство на вечные времена.