Восстание Персеполиса
Шрифт:
В течение многих лет Роси исполнял свою честную долю в работе по перевозке заключенных. Хьюстон был последним, но таких как он, на борту побывало с полдюжины, в одно или в другое время с тех пор, как Тахи стал Росинантом. Теперь он вспомнил, что первой была Кларисса Мао. Все его заключенные провели месяцы в комнатке меньшей, чем эта, уставившись на дверь, которую они не могли контролировать. Он всегда знал в отвлеченном, умозрительном смысле, каким это может быть неудобством для них, но для него не было разницы между жизнью в заключении, и тем заключением, в котором он находился.
Между тем, разница была. В камере предварительного заключения были правила. В ней были ожидания. Вы находились в камере, пока ваш адвокат или представитель профсоюза не приходили поговорить с вами. Затем были слушанья. Если они проходили плохо, дальше была тюрьма. Одно следовало за другим, и все называли это правосудием, даже когда знали, что название в лучшем случае приблизительное. Но это была каюта. Место для жизни. Превращение ее в тюремную камеру вызывало такое напряжение, какое не смогла бы вызывать настоящая. У настоящей камеры было "внутри" и было "снаружи". Когда вы покидали ее, и проходили через дверь, или шлюз безопасности, вы выходили наружу. Вся Медина теперь была тюрьмой, и останется ей следующие двенадцать минут. Он испытывал острое чувство клаустрофобии и унижения, которое с трудом укладывалось у него в голове. Ему казалось, что станция стала маленькой, как гроб.
Наоми снова подвигалась, перетянув подушку выше своей головы. Вздохнула. Ее глаза оставались закрытыми, но она снова была с ним. Проснувшаяся, но не готовая это признать.
– Эй, - сказал он, достаточно тихо, чтобы она могла притвориться, что не слышит его.
– Эй, - сказала она.
Прошла еще минута, Наоми подтянула подушку под голову, зевнула и потянулась, как кошка. Ее рука опустилась на его руку, и он сплел их пальцы.
– Все время размышлял?
– спросила она.
– Часть из этого, ага.
– Помогло?
– Не.
– Понятненько. Тогда, приступаем к действиям?
Он кивнул на янтарь дверного предупреждения.
– Еще нет.
Она скосила взгляд. Отсвет блокировки замерцал в ее глазах, как пламя свечи.
– Ага. Очень хорошо. Чистим зубы, писаем, и приступаем к действиям?
– Это сработает, - согласился он и поднялся с кровати. Также, как это обычно срабатывает, он чистил зубы, когда дверь щелкнула и переключилась на красный - закрыто, но под его контролем. Облегчение, и возмущение этим облегчением, пришли к нему в одной обертке.
Коридоры жилой палубы были заполнены не больше чем обычно. Контрольно-пропускной пункт, который они проходили раньше, исчез, переместился на другое пересечение коридоров. Как полагал Холден, это делалось для сохранения наблюдения непредсказуемым, и очевидным. Если системы безопасности действительно находились в управлении Лаконианцев, то охранники и контрольно-пропускные пункты все равно оставались театром. Демонстрацией силы, чтобы держать местных жителей в страхе и послушании. Транспорта не было - ни лифтов, ни картов. Поэтому если кто-то хотел куда-то, единственным его вариантом была ходьба.
Поддельный солнечный свет внутри барабана, был таким же теплым, как всегда. Поля и парковая зона, улицы и сооружения, изогнутые вверх и вокруг по тем же самым кривым, что и обычно. Холден мог почти забыть, что станция обитаема, пока им не встречался кто-нибудь, с кем они могли пообщаться.
Человек, возле которого они притормозили, чтобы купить себе по тарелке с лапшой и соусом, дал им дополнительные пакетики с арахисом, и завиток коричной сахарной конфеты за счет заведения. Пожилая женщина, проходящая мимо, когда они направлялись к кормовой инженерной палубе и докам, улыбнулась им, а затем остановилась, и поглаживала Наоми по плечу, пока на ее старых и усталых глазах не выступили слезы. Группа молодых людей, направлявшихся в другую сторону, освободила пространство для их прохода заранее, и кивнула, выказывая уважение. Холден решил, что это не потому, что они узнали его, и не потому что он был какой-то знаменитостью. Все жители Медины относились друг к другу так, словно все они сделаны из сахарной пудры. Дыхни неосторожно, и они сломаются. Он узнавал в этом свое пребывание на Луне, после того как камни упали на Землю. Глубинный человеческий инстинкт, объединяться в условиях кризиса. Позаботиться друг о друге. В самом лучшем проявлении, это было то, делало человечество человечным. Но у него было мрачное подозрение, что это также своего рода торг. Взгляни, вселенная, какой я добрый, нежный и милый? Не дай молоту рухнуть на меня.
Даже если бы это было только горе и страх, ему бы это подошло. Что угодно, что может помочь им всем, лучше относиться друг к другу.
Рядом с небольшим кафе, в котором подавали чай и пирожки из рисовой муки, дюжина людей в форме Лаконии собирала что-то - стену, сделанную из кубов со стороной два с половиной метра, по восемь в ширину и по три в высоту, со стальными стенками, и с широкой сеткой в качестве передней стенки. Как в питомнике. Полдюжины местных жителей остановились посмотреть, и Наоми тоже остановилась рядом. Молодая женщина, с грязно-каштановыми волосами и россыпью веснушек на щеках, подвинулась, освободив для них немного места. Еще одна маленькая доброта, как монетка, брошенная в колодец желаний.
– Неужели это для заключенных?
– спросила Наоми женщину, как будто они были друзьями. Как будто любой, кто не был Лаконианцем, теперь был частью одной группы.
– Вот и я думаю, - сказала Веснушка, затем кивнула, приветствуя Холдена.
– Делают выставку. Предполагают нас всех туда засадить по очереди, не так ли?
– Так это и работает, - сказал Холден, пытаясь сдержать горечь в своем голосе.
– Покажут всем, что такое наказание. Достаточное количество страха, и мы все станем послушными. Они будут дрессировать нас, как собак.
– Собак так не дрессируют, - сказала Веснушка. Она коротко и почтительно поклонилась, когда он посмотрел на нее, но не отступила.
– Вы дрессируете собак, вознаграждая их. Наказание на самом деле не работает.
– Слезы сверкнули в ее глазах, и Холден почувствовал комок в собственном горле. Их завоевали. Их захватили. Они могут убить всех на станции, и никто не сможет это остановить. Это не могло происходить, и это происходило.
– Я этого не знал, - сказал он. Банальные слова, почти все, что он мог предложить в утешение.
– Наказание никогда не работало, - сказала Наоми, и ее голос был твердым. Лицо непроницаемым. Она переместила свой вес, будто разглядывая скульптуру в музее. Зрелище власти с позиции искусства.
– И никогда не будет.
– Вы отсюда?
– спросила Веснушка. Она их не узнала.
– Нет, - сказал Холден.
– Наш корабль в доках. Ну, или наш старый корабль, неважно. Тот, на котором мы пришли. И экипаж, с которым мы летели.
– Мой тоже заблокирован, - сказала Веснушка.
– Старый Банком из Новой Ромы. На следующей неделе нам предстояло вернуться домой. Я не знаю, где мы сейчас остановимся.