Восстание
Шрифт:
В окне виднелся клочок голубого неба и серые шиферные крыши домов.
— Вы можете на меня положиться… — после долгой паузы, так и не дождавшись ответа, сказал священник.
Капитан молча кивнул.
— Я нахожусь в вашем полном распоряжении, но хватит наконец молчать. Скажите хоть что-нибудь!
Капитан упорно молчал.
— Вы должны мне сказать…
— Потом! — перебил его американец.
«Потом будет слишком поздно, — решил про себя патер. — Не сидеть же мне здесь несколько дней. Чего я здесь добьюсь?»
Еще до встречи с американцами патер мысленно нарисовал картину своего возвращения в родной
— Если вы сейчас же… — начал Пляйш, но капитан улыбнулся и сказал, перебив его:
— Вы слишком спешите, святой отец.
Мечта о триумфальном возвращении в родной город развеялась как дым. Солнечный луч уже не освещал комнату, а лицо американца стало каким-то безжизненным.
Со всех концов города к рыночной площади тянулись люди.
Хиндемит ехал по узеньким улочкам города, пока путь ему не преградил часовой.
Ентц высунулся из окошка и, вглядываясь в лица людей, пытался определить их настроение. Лица у всех были строгие, но не испуганные. Солдат на улице почти не было видно.
Обернувшись к Хиндемиту, Ентц заметил:
— Самое трудное у них позади. Им лучше, чем нам.
Хиндемиту не понравилось, что на улицах города так много народу, но он похвалил порядок на улицах. Перед рыночной площадью собралось столько людей, что проехать было невозможно. Солдаты, сидевшие на заднем сиденье, забеспокоились.
— Что тут у вас происходит? — спросил Хиндемит, высунувшись из кабины.
— Поймали тут одного!
— Кого именно?
— Нацистского гауляйтера!
— Не надоел он тебе, что ты еще раз захотел его увидеть?
— Надоел не надоел, а я погляжу на него! Вот газета, в ней все написано!
Хиндемит взял протянутую ему небольшую газету и передал ее Ентцу.
Пока машина стояла, можно было прочитать, что там написано.
— «С быстротой молнии распространилось в четверг известие о том, что арестован один из бывших крупных нацистов Саксонии Мартин Мутшман. Население, более десяти лет страдавшее под игом этого гитлеровского сатрапа, с облегчением вздохнуло, — начал читать Ентц вслух. — В течение долгих лет он злоупотреблял своим служебным положением и распоряжался судьбами многих людей. Он непосредственный виновник гибели тысяч людей в концлагерях Саксонии, но, кроме того, мы никогда не забудем, что он является убийцей наших жен и детей, погибших под бомбами. Он, который в течение многих лет кричал о необходимости воспитания у немецкого населения мужества
И вот сейчас он стоит на рыночной площади города, но на сей раз без своей пышной свиты, в самом что ни на есть неприглядном виде. По внешнему виду — жалкий тип, а в целом он как был, так и остается изменником, который не вызывает ни жалости, ни сочувствия».
Они с трудом поехали дальше, и живой людской коридор сразу же смыкался за ними, как только машина проезжала.
Однако скоро они снова остановились. Не помогали ни сигналы клаксона, ни ругань.
Ентц спросил одного из солдат:
— Ну, что теперь будем делать?
Тот вылез из машины и что-то крикнул столпившимся на дороге людям. Это помогло: люди расступились, отошли на тротуары.
— Давай! Давай! — крикнул шоферу солдат, стоя на переднем крыле и время от времени крича:
— Давай! Давай!
В центре площади была сооружена импровизированная трибуна из неструганых досок, на которой стоял какой-то мужчина, глядя на толпу.
— Останови! — приказал Ентц шоферу.
Русские солдаты торопили его ехать дальше, но Ентц вылез из машины и направился к трибуне, чтобы поближе увидеть стоявшего на ней человека. На нем был грязный, но из хорошего материала костюм. Глазами он искал в толпе тех, кто еще совсем недавно, когда он носил нацистскую форму, взахлеб слушал его речи. На сей раз ему никто не улыбался, никто не делал дружеских знаков.
— Такое ему и во сне не снилось, — проговорил какой-то старик, обращаясь к Ентцу.
— И долго он так будет стоять? — поинтересовался кто-то из толпы.
— Два часа!
— А кто его туда поставил, советские солдаты или наши антифашисты?
Старик недоуменно пожал плечами и ответил:
— Он сам туда залез и сказал, чтобы все на него смотрели. Возможно, русские его заставили. Сейчас все, что у нас делается, известно русским. Сам бы уж он, конечно, сюда не пришел: откуда ему знать, соберется здесь народ или нет…
Вокруг трибуны, образуя живую цепочку, стояли антифашисты, записавшиеся в новую демократическую полицию. Они охраняли бывшего гауляйтера, чтобы разгневанная толпа не растерзала его.
Люди о чем-то перешептывались, отчего над толпой стоял многоголосый гул.
Стоявшие в задних рядах теснили впереди стоявших, чтобы получше рассмотреть матерого фашиста. Раздавались отдельные выкрики. Сначала их трудно было разобрать, но когда выкрики зазвучали громче, стало понятно, чего требовали люди.
— Повесить эту сволочь! На сук его! — ревела толпа.
— Если их не сдерживать, они разорвут его на куски, — заметил Ентц. — Надо что-то предпринять!
В этот момент в сторону помоста пролетел кем-то брошенный камень. Толпа рвалась все ближе к помосту. Сдерживать ее становилось все труднее. Еще один камень угодил в нациста и, упав с помоста вниз, ударил кого-то в толпе. Ушибленный закричал. Толпа пришла в движение.
— Его арестовали антифашисты, — объяснил Ентцу старик, который снова оказался возле него.