Восстание
Шрифт:
— Где?
— Где-то в горах, в стоге сена скрывался. Говорят, он шел в Вальденберг. Может, это и правда, а может, и нет, кто его знает. Наверное, он намеревался перебежать к американцам. Но я думаю, и они его не погладили бы по головке. Ну а как только его поймали, он превратился в трусливого ягненка. Умолял не убивать его, так как он якобы ничего плохого никому не сделал. Как был трусом, так и остался!
— Он был трусом? — спросил Ентц разговорчивого старика.
— А разве это не трусость — самому ничего не делать, а других заставлять измываться
— Пожалуй, ты прав, старик, — согласился с ним Ентц.
Ентц с трудом протиснулся к цепочке антифашистов, стоявших вокруг помоста.
Каких только ругательств не выкрикивали из толпы по адресу гауляйтера! Постояв тут несколько минут, можно было живо представить себе, в каких жестокостях он участвовал. О кровожадности этого нациста рассказывали такие истории, что волосы дыбом вставали.
Обычно спокойный и выдержанный, Ентц тут потерял всякую выдержку. Его охватил приступ злости. И, как назло, сейчас при нем в первый раз не оказалось пистолета.
— Проклятие! — выругался он и ринулся по направлению к цепочке охраны, пытаясь прорваться к помосту. Ему это почти удалось, но охрана вытащила его обратно. Его так крепко схватили, что он даже почувствовал боль и невольно вскрикнул, но не столько от боли, сколько от охватившей его злости.
И этот его крик словно послужил сигналом для толпы, которая уже не могла сдерживать себя.
Люди бросились к трибуне, полезли на помост. Они оказались рядом с нацистом, начали сдирать с него пиджак. Чей-то кулак угодил ему прямо в лицо.
В этот момент раздалась длинная автоматная очередь, пули пролетели поверх голов. На миг толпа притихла.
— Соотечественники! Я ничего плохого не сделал, соотечественники! — испуганно завизжал гауляйтер.
На миг толпа притихла. Казалось, толпящиеся на площади люди поняли, что этот человек, хоть он и пойман ими, не принадлежит им, так как он должен предстать перед судом, который и вынесет суровый приговор за все совершенные им злодеяния.
Ентц повернулся кругом и, не оглядываясь, зашагал к машине.
Патер Зигфрид Пляйш положил на стол красиво написанную им петицию, которую он ранее намеревался передать американцам через ландрата доктора Каддига. Но доктор, однако, оказался большим трусом. Теперь патер подумал о том, что те лица, которые назначили Каддига ландратом, допустили явную ошибку. Война кончилась отнюдь не случайно. Ее конец можно было предвидеть. Вот тогда-то и нужно было подумать о послевоенном периоде. К этому времени необходимо было назначить нужных людей на соответствующие места, чтобы они помогли спасти то, что еще можно было спасти: веру людей в будущее.
«Никто об этом не думал. Каддиг, этот трусливый Каддиг стал ландратом, но все равно ничего толкового он в историю не впишет. Пройдет несколько недель, и о нем никто не вспомнит. А я, Пляйш, услышав имя Каддига, буду трясти головой. Тьфу! Какой же он трус!» — Патер чуть пошевелился, подумав, не настал ли подходящий момент для того, чтобы придать разговору с американцем нужное направление.
—
Капитан, даже не взглянув на петицию, которую ему передал патер, перебил его:
— Я догадываюсь, о чем вы тут написали. О спасении мира во имя всевышнего и тому подобное…
— Немедленно верните мне мою бумагу! — не на шутку рассердился священник. — Я жестоко обманулся в вас! Вы не солдат, который после кровавой битвы стремится сохранить человечность ради тех, кому посчастливилось остаться в живых.
— Сколько антифашистов насчитывается в Вальденберге? — спросил капитан.
Пляйш этого не знал. Возможно, их было около десяти, возможно, сотня, а то и больше. Вопрос капитана обескуражил его, и он уклончиво ответил:
— Немного.
— Точно вы не знаете?
— Нет.
— Зато вы знаете противников Гитлера.
— Да, кое-кого.
— Кто, по вашему мнению, является самым главным антифашистом в Вальденберге?
— Хайнике! Георг Хайнике!
— Он коммунист?
— Ну разумеется.
— Он возглавляет движение антифашистов в городе?
— Да. Он был таким еще до прихода Гитлера к власти, таким остался и теперь. Нацисты его сильно били, можно сказать, изуродовали. Он должен был умереть, но не умер. Говорят, он очень больной человек. Но несмотря ни на что он пережил нацистов. Он, как гора, которую пробурили внутри, но она все равно не рушится. Если бы он был верующим, я выставил бы его в соборе, чтобы наглядно продемонстрировать чудо, сотворенное господом… Господь учит нас: если ты садишься за стол, чтобы насладиться обедом или ужином, то не приглашай на трапезу ни своих друзей, ни братьев, ни приятелей, ни соседей, которые не отплатят тебе тем же, а пригласи… бедняков, калек, слепых и немощных. Этим ты сделаешь доброе дело. Но, к сожалению, Хайнике безбожник, и люди знают об этом. Очень жаль.
Пляйш с любопытством смотрел на узкое лицо американского офицера, но не заметил на нем ничего. Оно по-прежнему оставалось бледным. В глазах капитана не было живых искорок. Патер смотрел на лоб капитана, не догадываясь, о чем тот думает.
— С антифашистами вы не хотите сотрудничать?
— При известных условиях я был бы готов…
— Нацизм искоренен навсегда, как у вас говорят. Трудитесь, как можете, святой отец. Маловероятно, чтобы вы, немцы, были в состоянии создать у себя социалистический порядок при условии взаимодействия духовенства с различными демократическими организациями.
— Сесть с Хайнике за один стол?
— Вы его не уважаете?
— Возможно, я не знаю…
— Вы хотите мед есть, да еще ложкой?
— Без Хайнике не было бы восстания, — скороговоркой выпалил Пляйш. — Если бы у жителей нашего города не было этого Хайнике, то…
— Но он есть! И без него они были бы ничто… — Капитан встал и, обойдя дважды вокруг письменного стола, остановился перед священником. Вытащил сигарету из разноцветной пачки. Священник жадно схватил ее.