Восставшая из пепла
Шрифт:
После ночи на пепельном склоне Дарак больше не разговаривал со мной.
Все его слова поступали из вторых рук, из уст других. «Дарак говорит, что тебе нужно то-то и то-то», «Дурак велел мне передать тебе».
Ночью, когда он сделал привал, разбили кожаные шатры, раскрашенные в пять-шесть цветов. Один из них предоставили мне, и здесь я могла уединяться сколько пожелаю. Я ела мало, только когда возникала нужда, и боли становились все слабее, но неизменно возникали всякий раз. Еду и любые другие удобства, какие, по мнению Дарака, мне могли понадобиться, приносила самая тихая из разбойниц. Она ничего не говорила, но ее глаза, яркие и черные, зыркали, словно вставленные в голову
На рассвете четвертого дня заявился разбойник, укушенный змеей, с распухшей и почерневшей рукой. Он ввалился за полог шатра, стремясь исцелиться, не потеряв руки, а также стремясь показать, что он нисколечко в меня не верит. Если я помогу ему, он сочтет, что ему полезло. Он стеснялся говорить, чем он занимался, когда его ужалила змея — он тогда опустился на корточки среди камней с целью облегчиться.
Я прикоснулась к распухшей руке и посмотрела ему в лицо. В отличие от жителей деревни он не обладал слепой верой, чтобы принять исцеление от меня.
— Я не могу тебе помочь, — сказала я.
По лицу его градом катился пот, и он страдал от боли, но тем не менее прожег меня взглядом и поднял здоровую руку, словно готовый ударить меня; затем решил, что лучше не стоит.
— Ты же целительница. Именно потому Дарак и взял тебя. Так исцеляй меня, сука.
В голове у меня будто открылась маленькая дверца. Я кое-что вспомнила, но не все.
Я вытащила у него из-за пояса нож, и он нервно отшатнулся. Окунув лезвие в пламя маленькой жаровни, принесенной мне ночью той девицей, я снова взяла его за руку.
— Не двигайся, — велела я, и прежде чем он успел возразить, сделала ему надрез. Он заревел как бык. — А теперь соси, — проинструктировала я. — Соси и сплевывай.
Он сидел с широко раскрытым ртом, изумленный моим внезапным движением и грубым приказом.
— Делай что тебе говорят! — добавила я. — Пока все твое тело тоже не распухло и не почернело.
Это побудило его к лихорадочной деятельности. Стоя на коленях у меня в шатре, он заработал с неистовой скоростью, выпучив глаза.
В разгаре этой деятельности рука Дарака откинула полог шатра, и он заглянул внутрь. До этого он избегал меня, а сегодня с утра пораньше уехал на охоту; я не знала, что привело его сюда. С миг он в изумлении глядел во все глаза на ритмично покачивающегося, отсасывающего, сплевывающего разбойника передо мной, а затем рассмеялся.
— Ничего себе новый ритуал поклонения богине, — промолвил он и ушел прочь.
Разбойник исцелился, но лишь благодаря везению.
День спустя после этого мы вышли к самым высоким и самым бесплодным холмам, со смытой дождями и ветрами почвой, греющим на солнце голые бока, словно огромные черепахи.
Перед нами стояла группа высоких деревьев, изящных и тонких, какими могут быть некоторые женщины. Листва покоилась на их верхушках, словно черные клочья туч. К закату мы начали подыматься к этим деревьям по естественному лестничному маршу — широким террасам одного из холмов. По понуканиям, шуткам и иной манере всех окружающих я поняла, что мы теперь почти добрались до стана, но не могла определить, где же он мог быть. Уверенные копыта лошадей стучали под нами, словно ходики. Даже конь Дарака поутих, стал послушнее и надежней, когда почуял свой дом. Красное небо над нами делалось пурпурным, и сквозь него проступали звезды. Одна упала, похоже за горами, на тамошние равнины, оставляя за собой след в виде золотого огня. Одна разбойница показала на нее, призывая нас посмотреть, но та уже исчезла. Я достаточно знала их древние верования — не только по их рассказам, но и по тому, как они говорили о многих вещах. Мужчины, которые не страшились Той, были накормлены иным молоком, и страшились вместо этого сотрясающего землю змея или могилы убийц. В душах их таился страх, как бы хорошо они ни маскировали его бахвальствами и опытом. Падающая звезда была, наверное, для разбойниц богом, отправившимся в гости из своего небесного дома. Для других она была смертью воина, когда тот пал в бою.
Я уже немножко знала их. Меня связывало с ними своеобразное родство, выходящее за рамки того, что связывало меня с Дараком, хоть я и не принадлежала к ним, а их обычаи вызывали у меня отвращение. Даже он, тот, за кем я последовала сюда, был слеплен из их глины, а не из моей.
Небо расколол удар грома. Конь Дарака встал на дыбы и понес, сталкивая по нижним склонам осыпи камней. Жгучий сухой ветер обжег нас и пропал, но небо вдалеке позади внезапно ожило и заалело.
— Маккатт! — выкрикнул один из разбойников. Так они называли тот вулкан.
Мы повернулись в седлах на беспокойных лошадях и уставились на просвет в небе.
Один из ушедших с нами деревенских парней принялся вопить и плакать. Ближайший к нему разбойник ударил его, заставив умолкнуть.
Все произошло очень быстро. Небо сделалось красным, затем оранжевым, потом грязно-желтым, потом кровавым и снова погрузилось во тьму, оставив над самым горизонтом только свечение горящих деревьев. Звук дошел до нас с запозданием, глухо громыхая, и пропал.
Я посмотрела на Дарака: и его лицо сделалось суровым и замкнутым. Но я прочла в его глазах, что мысль о деревне преследует его, как и меня, неотступно.
Богиня покинула их, и следом за ней обрушился гнев горы.
Я вспомнила алтарь Зла, далекий и почти нереальный. И вспомнила голос внутри себя: «Ты проклята и унесешь проклятье с собой; и не будет тебе никакого счастья.»
Погрузившись теперь в молчание при все еще горящем позади нас красноватом светильнике, мы час спустя приблизились к деревьям.
Всадник рядом с Дараком дважды гортанно тявкнул, подражая горной лисице, потом еще пару раз и получил из леса ответ. Трое-четверо наших людей выскочили из тени и метнулись наверх. Я увидела блеск ножей, но это было чистой формальностью. Они, должно быть, заметили нас много часов назад.
Несколько мгновений ушло на переговоры, жесты в сторону Маккатта, а потом мы поехали дальше, через лес, среди высоких выпирающих из земли скал. Еще три остановки и обмен сигналами с дозорными — сложными птичьими криками и паролями — этими яркими игрушками взрослых, опасных и хорошо организованных людей.
Затем земля перед нами словно разверзлась. Я посмотрела на скалы и увидела прорезавшее горы длинное ущелье. Оно было примерно в четыре мили длиной и навербую в милю шириной, и над ним со всех сторон нависали уступы. По склонам кренились деревья, сосны и заносчивые лиственницы. Во впадине росла трава, и там располагались пастбища, где будут пастись бурые короны и маленькие дикие овцы. На восточной стороне обрушивался, подымая тучу брызг, водопад, а также клубились облака дыма над блеском густых скоплений бивачных костров, окружавших кожаные шатры.
Спуск в черной ночи оказался трудным и коварным. Люди ругались, лошади спотыкались, а мелкие твари шмыгали прочь, поблескивая яркими глазами.
Все ближе и ближе пятно костра, запах пищи, скученности и замкнутости. Казалось, что теперь пути назад нет.
Дорога расширилась. Мы поехали по ровной земле.
Дарак спрыгнул с коня, и разбойники последовали его примеру. Подошли парни и забрали их лошадей в загоны у склона, но коня Дарака увели в какое-то иное место. Все вокруг дрожало в свете костров, неустойчивое и неопределенное.