Восточные сюжеты
Шрифт:
Не знала она и знать не могла.
— Екатерина Викторовна, можно вас попросить пройтись со мной по тем старым вашим улицам?
— И, конечно, зайти в наш двор, да?
— Вы угадали.
— По улицам — да, но во двор — ни при каких обстоятельствах!
— Это почему же вы так решительно?
— Не смогу! Тяжко встретиться с кем бы то ни было из третьего подъезда.
— А тетя навещала вас в детском доме?
Она молча покачала головой: «Нет».
— Неужели так никого с тех пор и не видели?
Она молчала.
— А знаете, — кажется, удивил я ее, — а ведь к дому пристроили лифт по настоятельной просьбе
— Тем более возрастает возможность встречи… Нет, не хочу!
Не холодно и не тепло.
На нуле.
С неба на землю что-то сыплется.
И на дождь похоже — потому что мокрое, и на снег — потому что белесое.
Снежно-дождевые капли, казалось, не только сыплются с неба, но и вихрятся у земли, танцуют.
Потемневшие холмы осели и растеклись. То, что пряталось под снежными сугробами, оголилось, наружу вылезли щепки-доски, битое стекло, проржавевшие консервные банки.
В воздухе — сырость, под ногами хлюпает, а сверху давят слои туманных туч.
Пора оживления гриппозных вирусов.
И ни зима, и ни весна.
Март.
Год Барана…
Под козырьком подъезда в кресле на колесах сидит обрюзгшая женщина. Парализованную вывели (в такую-то погоду!) подышать свежим воздухом (а все-таки!). Лицо ее отекло, тело расплылось. Инсульт поразил нервные центры, атрофировал способность огорчаться. И волноваться тоже.
На лице застыла блаженная улыбка.
Она часто и подолгу смеется.
Смеется беззвучно и до тех пор, пока из глаз не потекут слезы.
И когда сердится на дочь — смеется, и когда любуется зятем — смеется.
Она путает имена, вовсе забыла имена отца, матери, сестры. Даже дочь, случается, зовет другим именем.
— Какой я тебе Виталий?! — краснеет и, учащенно дыша, злится человек. — Я Георгий Исаевич! Твой Виталька в сырой земле лежит, а я Георгий Исаевич!
Женщина сидит в кресле и улыбается. Кажется, знает нечто такое, что неведомо другим и даже Колганову, хотя у них друг от друга и секретов не было.
— Тьфу! — возмущается Колганов, что его приняли за мертвого, и отходит, внимательно вглядывается в нудный танец снежно-дождевых капель.
Екатерина Викторовна очень любит московское метро. Оно ей кажется живым существом, раскинувшим свои руки по всему городу. Она предпочитает метро всем другим видам транспорта. Одни линии ей знакомы, как ее жизнь, другие — как ее новые знакомые.
На этой старой станции «Парк культуры» она спала. Иногда она спускалась в туннель, спала на путях, накрытых деревянными щитами. Тесный сегодня вестибюль казался ей тогда огромным, и не у одной колонны они с мамой коротали ночь.
На этой сходила по дороге в детский дом. Это — «Сокольники».
А у той — ее университет: сначала бывшая, «Охотный ряд», а потом новая, «Университет».
Но любимая ее станция похожа на ангар самолета.
Здесь сейчас недалеко ее дом.
И здесь же
(ПОСЛЕДНЕЕ ПОЯВЛЕНИЕ АВТОРА)
неподалеку — любимое место моих прогулок, 4-й Эльдорадовский переулок.
Но прежде чем пройтись с Екатериной Викторовной по улицам ее детства, я спросил у нее, возвращая тетрадь с «письмами» Виктора, две
— Ваш почерк?
— Это я в одной книжке вычитала и заполнила чистые страницы тетради.
Оказывается, если расплавить все добытое до сих пор, на протяжении шести тысяч лет, золото всего мира и отлить из него блок, то он будет размером с большой дачный дом.
А золотое кольцо, которое носит Алтун-ханум — жена Арастуна Афлатуновича, может состоять частично из золота, которое когда-то сияло в ожерельях жен из гарема халифа багдадского.
И не могу не сообщить терпеливым читателям и читательницам, что золото используется для самых различных целей — от золотого пера авторучки, чтоб не одну эпопею создать, до позолоченного кабеля, соединяющего космический корабль с космонавтом, выходящим в открытый космос.
Ни то, ни другое, увы, не мой удел.
1969
Перевод М. Гусейновой.
РАССКАЗЫ
ПЛАСТИЛИН
Просыпаясь на рассвете, я чувствую: в комнату через распахнутое окно вливается густой, терпкий, прохладный воздух, от которого слегка кружится голова.
Я не жалею, что вблизи моря арендовал садовый участок.
Впервые приехав сюда осенью, я, по правде говоря, испытал поначалу разочарование: пустынно и голо, ползучие колючки сплошняком покрывают мягкий песок, из него торчат полузасохшие стволы и лозы виноградника, похожие на обуглившиеся головешки, ветер треплет сморщенные бурые листья, словно покрытые ржавчиной. Всего два инжировых дерева украшали мой будущий сад, да и у них листья свернулись от зноя и недостатка влаги.
Лет тридцать тому назад вся округа здесь была под виноградниками: белый шаны, черный шаны, дербенди, пишраз.
На моем участке был колодец, пересохший, наполовину засыпанный песком. Мы с соседом наняли человека, и он с напарником очистил и углубил колодец; воды он давал немного — пятнадцать — двадцать ведер в день. Осенью и зимой, приезжая из города в субботу или воскресенье, я заставал моего соседа за работой. Мы еще не успели очистить свой участок, а у него не оставалось уже ни одной колючки, золотистый песок поблескивал в неярких лучах солнца.
Я по примеру соседа построил небольшой домик в одну комнату с терраской без навеса, — небольшая цементная площадка на метр от земли. Вблизи колодца и я и сосед вырыли по бассейну для хранения воды. Участки обнесли общей изгородью, чтобы ветер не уносил песок. С приходом весны мы с женой переселились на дачу. Утром, босиком, с гантелями в руках, я выхожу на прохладную цементную терраску и делаю гимнастику: руки вперед, вверх, в стороны; наклоняюсь, не сгибая колен, и касаюсь пола гантелями.