Восточный проект
Шрифт:
Ну а после этого пошла волынка: временное отстранение от работы на период следствия, подписка о невыезде, будто он собирался от кого-то скрываться, бесконечные собственные комиссии, прокуратура и милиция, затем прибыла из Москвы аварийная государственная комиссия. Тоже допрашивали подробнейшим образом. Теперь вот новая… Нормальная работа кончилась…
Общая картина Вячеславу Ивановичу была понятна. А вот в чем заключалась угроза для генерала и его бравого помощника, которая могла бы исходить от простого диспетчера, это — большой вопрос. Чего они, собственно, хотели? Или, наоборот, чего не хотели услышать? Что, с их точки зрения, могло представлять для них действительную опасность?
То ли спокойный, рассудительный разговор, наполненный сочувствием к
— Я, конечно, не все, что знал и слышал, им рассказал, — задумчиво проговорил он. — А они, возможно, просекли это дело и насторожились. Не знаю, может, то, что я слышал, им как-то угрожает, а может, это просто мои домыслы…
— Давайте вместе решим, — осторожно сказал Грязнов, нюхом почувствовав, что, кажется, становится горячо, и боясь спугнуть удачу. — Со мной, во всяком случае, вы можете ничего не бояться. И все, что касается нашего общего дела, останется в тайне до тех пор, пока что-то вам может угрожать. Не хочу предвосхищать событий, но я почти уверен, что большинство посещавших вас и производивших допросы сотрудников правоохранительных органов крайне заинтересованы в сохранении статус-кво относительно причин катастрофы. Ибо они при этом ничем не рискуют: с мертвого экипажа уже не спросишь, а диспетчер? Он в их играх пешка. Кстати, если вина экипажа будет доказана, то, скорее всего, чтобы загасить любую волну, к вам также они не станут предъявлять претензии. Но нервы потреплют, это без сомнения. Однако давайте вернемся, как говорится, к нашим баранам. Итак, что вы слышали и о чем не сказали следственной бригаде, а также аварийной комиссии?
— Тут, понимаете ли, у меня у самого нет твердой уверенности. Скорее, интуиция. Впрямую нет ничего, но мне показался странным диалог в эфире — разговор велся по мобильному телефону. Всего несколько фраз, вопрос — ответ. Но какие-то странные. А незадолго до этого был также звонок по мобильному, причем тому же.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересованно подтолкнул Грязнов.
— Понимаете, первый разговор был совсем короткий. Неизвестный, не представившись, как это делается обычно, просто сказал: «Все в порядке», а другой голос ему ответил: «Хорошо, я понял». И все. А потом, через двадцать три минуты, я по часам засек, новый звонок, тому же абоненту, я голос его узнал по ответам. Мне показалось, что абонент, которому звонили, находился где-то совсем рядом, возможно, даже в помещении аэровокзала. Незнакомый голос спросил: «Как поживает наш дорогой? Как здоровье?», на что сразу последовал ответ, по-моему, того, кого я, говорю, уже слышал: «Птичий грипп, сами понимаете, он лечится долго. Если лечится вообще». И снова вопрос: «Вы говорите так уверенно?» И ответ, после чего собеседники прекратили разговор: «Сто пудов!» Правда, очень странно? Причем, что еще любопытнее, эти телефонные разговоры, которые мне удалось засечь и записать на магнитофон, начались спустя примерно полчаса после контрольного времени приземления московского самолета. Я был, естественно, в напряжении и все внимание обратил к эфиру. Надеялся еще, что может быть какое-то разъяснение по поводу молчания.
— Вы никому не говорили об этом?
— А вот только ему, — Олег показал на Бориса. — Но он велел мне молчать.
— Почему, Борис Егорович? — спросил Грязнов.
— Посчитал, что к делу это прямого отношения не имеет, зато настроение ему, — Симагин кивнул на Тимофеева, — может здорово испортить. Соответственно, и здоровье, это у нас хорошо умеют…
— А сам что по этому поводу думаешь? Не зря ж ведь Рауль молчать ему посоветовал!
— Наверное, если что-то подозревал… Да Олег не только это слышал. Ты расскажи, Олег, надо.
— А как вам, Олег Иванович, удалось сохранить в тайне эту и, возможно, другие ваши записи? — поинтересовался Грязнов. — Разве следователь не задавал вам вопросов насчет переговоров в эфире? Материалы не изымал?
— Почему, изъяли, — усмехнулся диспетчер, — только, понимаете ли,
— Ни о каких ваших переговорах с пилотом в материалах дела ничего не сказано, видимо, вашу запись они к делу так и не приобщили. Ну а вы еще что-нибудь слышали? — Грязнов вернул диспетчера к основной теме разговора.
— Было. Незадолго, как я теперь понимаю, до аварии, что меня потом и насторожило.
— И вас? — Вячеслав Иванович посмотрел на Симагина.
— И меня тоже, — кивнул тот. — Да вы сейчас сами поймете. Покажи, Олег.
— Я и на словах могу, а слушают пусть сами, я уже наслушался… В общем, это переговоры неизвестного мне летчика с землей, с базой, надо понимать, с аэродромом. А у нас тут кроме нашего и еще одного, маленького, бывшего досаафовского, возле поселка Звягино, других и нет.
— Но самолеты там есть? — спросил Грязнов.
— Да, имеются… Маленькие, тренировочные. Еще планеры. Потом дельтапланы с моторами. Нынче стало модно у богатеньких посидеть за штурвалом, как говорится. Полетать, попарить, перед своими девками пофорсить — вот, мол, какие мы крутые! Но как были любители, так ими и остаются. Хуже другое, летают они где ни попадя, дисциплины никакой не соблюдают. И такие вот вполне могут идущему на посадку лайнеру козью морду заделать. Просто из подлости, из озорства. Это я к чему? Ну, как предисловие, чтоб было понятно. Короче, какой-то неизвестный летчик, видимо находившийся в тренировочном полете, сообщил «земле», в смысле — «шефу», что видит цель и идет в атаку. «Шеф», или кто он там, отвечает: «Не валяй дурака», на что пилот передает: «Вас понял, не валяю». А потом я слышал в эфире лопающиеся звуки, похожие на выстрелы автоматического оружия. Может, это был пулемет. Или автоматическая авиационная пушка.
— Что, прямо вот так, непосредственно? — изумился Грязнов. — Там у вас что, военные самолеты? Истребительная авиация? Воздушные пираты?
— А черт их знает… Надо ехать, смотреть. Словом, что было, то было. Я отдам вам эту запись, а вы проверяйте себе, сколько душе угодно, — помрачнел Тимофеев, видимо посчитавший, что генерал ему не поверил. И Грязнов увидел это.
— Вы меня неправильно поняли, Олег Иванович. Вам я полностью доверяю. И проверку мы устроим. Меня другое интересует: вам прежде приходилось слышать переговоры посторонних пилотов с «землей», со своим аэродромом, или это был исключительный случай?
— В том-то и дело, что не исключительный. Болтают без всякого контроля. Но чтоб — «в атаку», такое услышал впервые. Я счел поначалу за дурацкую шутку. Ну мало ли, думаю, сдурел пилотяра, почувствовав опьянение высотой, такое у новичков бывает. Вообразил себя на минуточку Покрышкиным или Кожедубом. Но позже, после известия о катастрофе, поймите, что я должен был думать? Бред сумасшедшего? А в общем, так вам скажу: меня об этом не спрашивали, я и молчал. Если б сразу спросили — не знаю. Но потом вот Боря посоветовал завязать язык от греха. Может, я в чью-то тайну нечаянно залез? И тогда, узнав об этом, господа хорошие мокрого места от случайного свидетеля не оставят. Подумал я и согласился с ним…
— Ладно, спасибо, думаю вы очень нам помогли, — сказал Грязнов.
Тимофеев достал из-за шкафа коробку с магнитофонными кассетами, перебрал их — надписей на них не было, просто какие-то одному ему понятные значки, нашел одну и отдал ее генералу.
— Вот все, больше ничего нет.
Грязнов спрятал кассету в карман, сложил на столе записанные им в протокол допроса свидетеля вопросы и ответы, предложил прочитать и подписать Тимофееву. Олег Иванович бегло просмотрел записи и расписался на каждом листе. Можно было заканчивать.