Вот и я, Люба!
Шрифт:
– Ладно, опустим приятные воспоминания. Ты, милка моя, мордой не крути. Возраст у нас уже не тот. Конечно, может в 45-ть бабка и ягодка опять, но поверь, умные бабенки ещё щенками разобрали всех хороших мужиков. Так что Степана надо брать, а не строить из себя принцессу Турандот. Хочешь очередного Трубадура подобрать, чтобы холить и лелеять его, как Тольку? Люба, выбрось глупости из своей умной головушки. Лучше в рот возьми то, что мозг хорошо прочищает. Это я тебе про "гладиолус" Степушкин намекаю, - вернувшись к метафоричности, жёстко наставляет меня Светулек.
От образности
– Люба, предупреждаю, к тебе скоро делегация членов семьи Гавриков пожалует. Свекруху твою я вынуждена отправить на пенсию. Это лучший выход из создавшейся ситуации. На неё жалоба от группы педагогов в наше Министерство образования поступила. Они её мне, как начальнику городского отдела направили. Я обязана разобраться и отреагировать. Покрывать или прикрывать эту паучиху не вижу необходимости. Учителя в её школе рыдмя рыдают и бегут куда глаза глядят. Теперь про Толяна твоего. Сестра моя сказала, что у дурака этого на работе проблемы серьёзные по финансовой части. Он то-ли обмишурился, то-ли проворовался. Я в подробности не вдавалась. Так что жди, скоро придут с угрозами и вымогательствами.
Поблагодарив подругу за обед, веселые и добрые слова и своевременные предупреждения, быстрым шагом направляюсь к своей машине, потому что мне нужно успеть к назначенному времени добраться до квартиры Степана, где у нас очередная встреча с дизайнером.
Забравшись в салон, вижу на главном экране телефона сообщение от Степушки:"Любимая, прости. Меня не будет. Приеду только вечером. Поздно. Люблю очень."
Как и было обозначено, Степан приезжает поздно. Открыв дверь, вижу на нем военную форму. Меня это несколько напрягает, но больше всего волнение вызывает выражение его лица, которое он не успел стереть.
Смотрю на Степушку и понимаю, он изрядно озадачен. На моем языке вертится вопрос, который сама для себя обозначаю "неудачным". Пытаясь его избежать, просто прижимаюсь к мужчине и целую его сама нежно и страстно.
Мой первый порыв становится триггером к нашим остальным действиям.
В эту ночь в квартире моего зятя Жени, которая для нас со Степаном стала временным пристанищем, не остаётся ни одной горизонтальной поверхности, неиспробованной нами на прочность.
Перекусить накоротке успеваем лишь раз и то только в перерыве между душем и новым прорывом нашей обоюдной страсти.
О сне ни я, ни Степушка не вспомнаем до самого утра. Нас обоих зашкаливает от чувств и желания обладать друг другом. Нам мало нас.
Мы, как путники в пустыне, дорвавшиеся до источника воды в оазисе, хотим напиться друг другом. Наша жажда перерастает в жадность.
Если бы было возможным, мы бы иссушили друг друга в эмоциональном плане.
Переживаемые и пережитые нами этой ночью физические и душевные эмоции я сравнила бы с катарсисом.
На рассвете, несмотря на бессонную ночь и огромное физическое напряжение, я чувствую себя лёгкой, как пушинка.
В моей голове, до момента пока Степушка не начает собираться, мысленная эйфория.
Из моей памяти даже практически
Нет, она в моем мозгу все же находится, но воспринимается мной как нечто эфемерное, не относящееся к нам со Степушкой.
Будто это кто-то другой, а не мой любимый мужчина должен отправиться в какую-то даль несусветную на время, которого в человеческой жизни и так очень мало.
Правда жизни падает на меня гранитным камнем в небольшом коридорчике.
Смотрю на то, как Степан собирается. С каждым его выверенным движением мое самообладание все больше покидает меня. Стараюсь держать свои эмоции в себе, а себя в руках.
Моё прикусывание щеки, покусывание губы до боли, постоянные сглатывания горькой слюны, проталкивание кома в горле, промаргивание глаз для размазывания настырных слез, - все это уже совсем не помогает сдерживать истерику, которая, нарастая, готова из снежного кома превратиться в лавину, сносящую все на своём пути.
– Что с лицом, Любушка - любимая моя?
– Степа произносит эту фразу с такой нежностью, что в моем горле застревает ком, сердце сжимается до размера грецкого ореха, а желчный устраивает горький салют, который начинаю ощущать в своём рту.
Уже из последних сил, но все ещё пытаясь сдержать себя, пристально наблюдаю за тем, как Степа застегивает военную куртку и надевает на голову каракулевую шапку.
В это момент моя выдержка пугливо выпрыгивает из меня и рассыпается в прах.
В одну секунду падаю на колени, обхватываю руками ноги Степана, головой утыкаюсь в его бедра и начинаю, рыдая, причитать.
– Степушка, я люблю тебя! Родной мой, люблю больше жизни! Не смогу без тебя жить! Ты мне нужен, как воздух! Я погибну без тебя! Христом Богом прошу тебя, умоляю, откажись!
– вою, как полоумная, вцепившись ладонями в его военные штаны.
– Зачем тебе в эту командировку? Не нужна она тебе! Не нужна-а-а! Милый мой! Любимый мой! Любовью своей тебя умоляю-ю-ю! Откажись! Не уезжай. Люблю тебя, Степушка! Очень люблю-ю-ю! Люблю, понимаешь! Не бросай меня! Умоляю-ю-ю!
В запале истерики моё тело начинает пробивать крупная дрожь, мой голос срывается на сип, рыдания переходят в икоту.
Не вижу выражение лица Степана, но чувствую его нерв по движениями ладоней, поглаживающих мою голову.
Проходит какое-то время, прежде чем мужчина с глубоким вздохом опускается рядом со мной.
Без всяких слов хватая меня своими сильными руками в охапку, он одним ловким движением поднимает моё опустошенное истерикой тело.
Я обнимаю его за шею, утыкаясь лицом в его грудь. В моей душе все же тлеет маленькая искорка надежды, услышать всего одно слово "остаюсь".
– Малышка - моя! Любимая - моя! Любушка - моя! Ну вот и дождался я слов, о которых мечтал много времени! Спасибо тебе, сладкая - моя, что любишь меня!
– успокаивающе поглаживая спину и занося в кухню, шепчет в область моего уха Степан.
– Я тебе уже не раз говорил и демонстрировал, что лучшее лекарство от женской истерики - это секс. Как знал, что придётся на ход ноги лечить женщину свою членом животворящим.