Вот как это было
Шрифт:
Все замолчали, глядя на меня.
Я тоже помолчал. В военном госпитале майор Груздь всегда отвечал не сразу, а подумавши.
— До праздника я ещё посижу дома, — сказал я, — потому что у меня побаливает моё ранение. Ну, а после праздника я пойду учиться.
ВОЕННЫЙ ПЕРЕКРЁСТОК
Не узнать наш перекрёсток теперь.
Витрины
Совсем изменился наш перекрёсток.
Помните мою школу?
Ну, ту самую, в которой я учился и где я буду учиться, когда мы разобьём фашистов?
Так она вовсе теперь не школа, а госпиталь. Военный госпиталь вроде того, где меня лечили после моего ранения. Туда привозят с передовой раненых командиров и красноармейцев и лечат их. И оттуда они возвращаются обратно в свои военные части.
Всё теперь стало по-новому, по-военному. На нашем доме, например, стоят зенитные пушки. И по нашей лестнице теперь часто ходят зенитчики. Один даже меня спросил:
— Ты почему это, браток, с костылём? Шалил, наверное?
— Нет, — сказал я, — это осколочное ранение.
Зенитчик остановился, и другие зенитчики тоже остановились.
— Видали? — спросил мой молодой зенитчик. — Видали, что делается? Такого молодого товарища ранили фашистские кровопийцы. Ну ладно же!
Трамваев теперь очень мало ходит мимо нас.
И машин тоже мало.
А троллейбусы совсем остановились. Так что Ивану Фёдоровичу почти что нечего регулировать на нашем перекрёстке.
Очень изменился наш перекрёсток нынче.
Ничего не поделаешь: война.
ВОТ ТАК МАМА...
Что только делается на нашем перекрёстке...
Представляете себе? Геня Лошадкин, тот самый, который когда-то катался на трамвайной колбасе и даже поломал троллейбус, этот Геня Лошадкин потушил две бомбы-зажигалки. Но этого ещё мало. Та самая Леночка, которая когда-то потерялась, ну, Леночка Лошадкина, дочка того самого Лошадкина, который когда-то накидал апельсиновые корки на тротуар, — эта Леночка насобирала в своём дворе и по квартирам сто двадцать семь пустых бутылок. Знаете, для чего? Для горючей жидкости, чтобы бросать под танки. Вот так история... Я сижу дома со своим костылём, Геня в это время тушит зажигалки, а Леночка останавливает фашистские танки, бросая в них бутылки с горючей жидкостью. То есть она не бросает, а собирает. Ну, одним словом, помогает...
Но это ещё что!
Гораздо интересней — с моей мамой.
Знаете, кто она?
Она командир взвода подрывников.
Помните, она всё училась, писала в тетрадках, ходила на занятия, пенал у неё даже свой был, и я ей бомбы раскрашивал.
Так вот она научилась, оказывается.
Пока я лечился от скарлатины и от ранения, она ещё одни курсы прошла — моя мама.
И хотя она просто в берете ходит и в ватнике, она настоящий командир взвода.
Ну просто невозможно пересказать, какая у нас была история.
Я даже не знаю, с чего начать.
Ну вот с чего. С налёта. Опять они прилетели и опять стали кидать, А я это очень не люблю. Я сразу начинаю дрожать, и не потому, что я трус, а потому, что мне уж очень больно было, когда меня ранили. Возьмут да второй раз ранят. Ну его!
И потом, уж очень мне неудобно с костылём по тёмной лестнице ходить взад и вперёд. Вообще в это время очень темно было, потому что осень и от синих лампочек толку мало.
Завыла сирена воздушную тревогу. Прилетели фашисты. А я никуда и не пошёл, ни в какое бомбоубежище. Лёг на кровать, подушкой ухо закрыл и лежу. И думать про это не хочу. Один я дома — мама в своём взводе, папа в своей пожарной команде, Иван Фёдорович Блинчик стоит на посту.
Вдруг ка-ак ударит!
Даже дом наш весь подскочил и зашатался. А взрыва никакого нет.
Что, думаю, такое?
Полежал я ещё, полежал, вдруг слышу: по всем этажам зашумело, по лестнице люди побежали, двери хлопают. А по радио играют отбой воздушной тревоги.
Стал я свою холодную картошку кушать, вечернюю порцию — три картошки. Покушал — бац! — дверь отворилась, и на пороге с синим фонарём стоит мой знакомый милиционер — Иван Фёдорович.
— Попрошу, — говорит, — без задержки освободить помещение. Две минуты вам на сборы, и отправляйтесь к вашему товарищу Гене Лошадкину.
— Почему? — спрашиваю.
— Потому что в соседний дом попала бомба замедленного действия и каждую минуту может взорваться. Ясная картина?
— Так ведь в соседний, — говорю я, — а не в наш. Это они могут взорваться, а не мы. Пусть они и освобождают помещение в две минуты.
Тут Иван Фёдорович даже ногой топнул:
— Приказываю выполнять моё приказание. Надевайте вашу куртку. Берите ваш костыль. Опирайтесь на меня. Живо! И хлебные карточки ваши возьмите, потому что без карточек вы тоже можете погибнуть.
Вышли мы и видим картину: возле соседнего дома всё огорожено проволокой и военные стоят. А один большой кистью пишет на доске:
Бомба замедленного действия. Тихий ход!
Я тоже пошёл потише. А Иван Фёдорович говорит:
— Это к вам не относится. Это к машинам относится. Идите быстрым ходом, а мне ещё других жильцов надо выводить — старушек, старичков и детей, у которых отсутствуют военные знания. Привет семье Лошадкиных...
Оставил он меня и вернулся обратно.
А я тут же встретил Геню Лошадкина.
— Слышал? — спрашивает.
— Слышал, — отвечаю.
— Она вот-вот разорвётся, — говорит Геня Лошадкин. — Интересно будет посмотреть. Говорят, в ней внутри часы тикают. Они на секретное время поставлены. Как до этого секретного времени дойдут — так всё и взорвётся. Это — ах, нет, это уж будьте покойны...
— А где она лежит?
— Там, далеко во дворе, в подвале.
Вот пока мы так разговариваем, вдруг подъезжает грузовая полуторка. Совсем возле нас остановилась. К машине сразу подбежал какой-то командир и докладывает, какая это замедленная бомба, и где она лежит, и когда она упала. А из машины выходит моя мама. Можете себе представить? Это ей командир докладывал! Точно она генерал — мама.