Вот как это было
Шрифт:
Я как крикну:
— Мама!
Она как обернётся:
— Мишка? Ты почему тут? Уходи отсюда!
И — ко мне. А командир ей что-то тихонько шепчет. Она меня обняла, целует, губы у неё холодные, и сама как-то вся вздрагивает. Поцеловала, потом командиру говорит:
— Пожалуйста, товарищ командир, присмотрите за моим сыном, пока я работать буду. А то он за мной пойдёт, я его знаю.
Капитан — цап меня за плечи и держит. И Геню заодно — Лошадкина. А маме в это время инструменты подают в мешке — железные какие-то. И капитан ей говорит:
— Ни
А сам руку под козырёк, и все военные, которые тут были, тоже руку под козырёк. И так мама между ними прошла — тоненькая, в берете, моя мама Наташа. Что, думаю, такое? А сам чего-то боюсь.
ТЫ СЫН ГЕРОИНИ
Вот стою я, вздрагиваю, а капитан мне на плечо руку положил и молчит. Постояли мы так, потом я спрашиваю:
— Товарищ капитан, куда это моя мама одна пошла? Ведь из этого дома все выселены и там лежит бомба.
А капитан отвечает:
— Твоя мама, паренёк, героиня, понял? Её военная специальность — разряжать такие бомбы. Вот она сейчас к этой бомбе подходит.
Я даже глаза закрыл — так мне страшно стало. Одна идёт в подвал к бомбе, а в бомбе внутри часы тикают: «Тик-так, тик-так». И когда секретное время выйдет, бомба взорвётся.
— Что же она с бомбой может сделать? — спрашиваю.
— У твоей мамы есть специальные инструменты, — говорит капитан. — Подойдёт твоя мама к бомбе, послушает часы. Потом приставит к тому месту, где часы тикают, сверло, и станет это сверло сверлить бомбу. Дойдёт сверло до часов, сломает их, и испорчена будет вся фашистская механика.
— И пока сверло сверлит, ничего не может плохого случиться?
Капитан помолчал, потом ответил:
— Может.
— А когда часы эти проклятые сломаются, тогда уже всё хорошо?
— Не совсем. Тогда ещё нужно отвинтить донную часть бомбы.
— И это тоже моя мама будет делать?
— Да. Тоже.
И капитан почему-то крепко прижал меня к себе.
Очень тихо было вокруг. Никто ничего больше не говорил. И командиры, и красноармейцы, и капитан, и я, и Генька Лошадкин — все стояли молча и смотрели на большие ворота, из которых должна была выйти моя мама.
— Товарищ капитан, — попросил я, — можно мне сбегать посмотреть? Ну пожалуйста...
— Нет, — ответил он и сильнее сжал моё плечо.
В это время в воротах кто-то показался. Но это была не моя мама. Это был Иван Фёдорович Блинчик. Он шёл медленно и спокойно и в руке нёс клетку с канарейкой.
— Это что такое? — строго спросил капитан. — Работник милиции, а ходит по дому, в подвале которого разряжают бомбу замедленного действия. Куда это годится?
— Разрешите доложить? — спросил мой знакомый милиционер и встал перед капитаном «смирно».
Капитан кивнул, все ещё глядя на ворота. А Блинчик сказал:
— Я должен был осмотреть все квартиры — нет ли живой души, товарищ капитан. А это дело длинное; квартир много, надо к каждой кровати подойти — может быть, кто-то спит из жильцов. Но всё обошлось благополучно, живая душа вот только в виде канарейки обнаружена.
— Хорошо, — сказал капитан, — можете быть свободны.
Но мой знакомый милиционер не ушёл. Он нагнулся ко мне и шепнул:
— Всё будет в порядке, Мишка. Золотые руки у твоей мамы. Ни у кого на свете таких рук нет, как у неё.
В это время из ворот вышла моя мама.
Она шла медленно, едва-едва, и у неё был такой вид, будто она очень устала. Никогда я её такой не видел.
Все бросились к ней навстречу—и капитан, и я, и Лошадкин, и все командиры и бойцы, и даже Иван Фёдорович Блинчик со своей канарейкой, и другие девушки из маминого взвода, и шофёр из полуторки. А мама приложила руку к берету, как настоящий военный человек, и сказала своим обыкновенным, маминым голосом:
— Фугасная авиабомба замедленного действия со взрывателем номер семнадцать обезврежена. Можно выпаривать взрывчатку. Прошу разрешения отвести сына домой — я живу рядом.
Капитан молча обнял маму и поцеловал три раза. А все бойцы и командиры и другие частные люди взяли под козырёк, хотя никакой команды не было. Даже Геня Лошадкин взял под козырёк. А я не взял, потому что в одной руке у меня был костыль, а за другую руку меня держала мама, и мне нечем было взять под козырёк.
< image l:href="#"/>МЫ С МАМОЙ ЧАЙ ПЬЁМ
Вот пришли мы домой, мама и говорит:
— Ох, я чаю хочу, с ума сойти, как хочу!
Согрела чай, и сели мы пить. Я на маму смотрю — и никакая она не героиня: мама как мама. Налила чай в блюдечко и пьёт. И даже ворчит:
— Не подметено, мусор на полу, кровать вся перевёрнута. Наверное, ты, Мишка, без меня на кровати в сапогах лежишь... Зубы чистил сегодня?
Я на неё смотрю и не понимаю. «Неужели, — думаю,— это та самая моя мама, которая только что одна такую бомбу обезвредила? И секретные фашистские часы испортила? И знает, какой номер у взрывателя?»
А она всё про зубы спрашивает:
— Отвечай: чистил или не чистил? Что моргаешь, ты отвечай.
— Ну не чистил, — отвечаю. — Ну забыл. Ещё начищусь, успею.
Попили мы чаю, сели разговаривать на диван. Я попросил, чтобы она рассказала, как это всё бывает.
— Да так и бывает, — говорит. — Очень просто. Сегодня только слишком страшно было... Поди принеси ножницы, я тебе ногти постригу, совсем ты у меня, бедный, стал беспризорником. И гребёнку захвати — причешу. И чтобы зубы вычистил — не могу я смотреть на такого мальчика...